Михаил ДУБОВ: «У меня есть сокровенная мечта — остаться наедине с музыкой»

Для всех, кто изучает и слушает современную музыку, имя Михаила Дубова не нуждается в особом представлении. Этот музыкант может исполнить самые сложные авангардные опусы: на его счету — около 50 мировых премьер, в том числе, сочинений Э. Денисова, Д. Куртага, В. Мартынова и классиков XX столетия. Вот уже 30 лет Михаил Дубов является солистом Московского ансамбля современной музыки (МАСМ), принимает участие в крупнейших международных фестивалях и мастер-классах новой музыки, представляет сольные программы на мировых концертных площадках. Кандидат искусствоведения, профессор Московской консерватории, декан факультета исторического и современного исполнительского искусства. Мы поговорили с Михаилом Эмильевичем о набирающих оборот онлайн-трансляциях концертов, об интересе молодых пианистов к авангардной музыке и о том, как Горностаева и Нейгауз отвергли «Вариации» Веберна.

— Сейчас, во время пандемии многие концерты транслируются в режиме онлайн: музыканты выступают без публики. Эту гуманистическую акцию поддержали и консерватория, и филармония, и зал «Зарядье». У вас нет ощущения некоего хаоса среди этих концертов, стратегической непродуманности программ?

— Вовсе нет. Во-первых, и в «мирное» время проходит несколько событий одновременно, иногда хочется послушать три концерта в один день. А во‑вторых, ощущение чрезмерного изобилия может возникнуть у того, кто сидит дома и беспорядочно смотрит все концерты подряд на компьютере. Концертная индустрия, как мне кажется, сейчас спасается от разгрома и пытается выжить, ведь многие мероприятия отменились, а зарубежные артисты так и не смогли приехать. Программы онлайн-концертов составлялись в авральном режиме, поэтому здесь было не до концепций и тематических идей. Все концертные площадки, которые вы перечислили, делают сейчас огромную, нужную работу.

— Как вы думаете, останется ли у публики интерес к «живым» концертам или онлайн-вещание победит?

— Я думаю, после такого длительного застоя слушательский бум неизбежен. А все эти дистанционные формы обучения и общения гораздо шире войдут в повседневную жизнь, хотя они и так давно с нами. Но я бы не сказал, что онлайн-концерты как-то существенно отразятся на интересе публики — это как электронные гаджеты не отменяют книжек. Останется и онлайн, и офлайн.

— Мне кажется, играть в пустом зале — очень авангардная практика. А вы бы хотели выступить без зрителей?

— Знаете, у меня есть дикая, сокровенная мечта — остаться наедине с музыкой, сыграть концерт в полном одиночестве. Иногда мне доводится репетировать в пустом зале вечером, иногда я могу остаться на ночь в соборе, чтобы позаниматься на органе. И это какое-то совершенно непередаваемое ощущение, словно между тобой и музыкой ничего нет, и ты независим от публики. Конечно, мне приходилось много раз выступать в неполных залах (современная музыка в принципе собирает меньше публики). Но мне бы хотелось играть и в этот момент просто никого не впускать в зал…

— Цель сегодняшних онлайн-концертов — просвещать и знакомить самую разную публику с классико-романтической музыкой. Если бы вам в рамках таких трансляций предложили составить программу из произведений XX века, то каких бы композиторов вы включили?

— Я бы начал с «классики» прошлого столетия, поскольку многие сочинения той эпохи уже прочно заняли свое место на филармонической арене. Возможно, это были бы Шостакович, Стравинский, Барток, нововенцы — совершенно спокойно Шенберг, Веберн, Берг. Ещё добавлю фортепианные пьесы Мессиана, хотя и эту музыку, как показывает практика, непрофессиональная публика воспринимает непросто — порой встречают с вежливым равнодушием.

— А с какой фортепианной музыки XX века вы начали собственное профессиональное просвещение?

— Интерес к современной музыке у меня возник еще в музыкальной школе, в классе замечательного педагога Флоры Ивановны Осиповой. В школе помимо набора «традиционных» произведений, требовалось играть пьесу советского современного композитора — например, я выучил несколько прелюдий того же Шостаковича. В музыкальном училище [Музыкальное училище при Московской консерватории — прим. ред.] познание музыки XX века продолжилось, современные пьесы, кажется, у меня получались, и этому, между прочим, во многом способствовали лекции Виктора Павловича Фраёнова. Он был больше чем педагог. Под его руководством мы изучали музыкальный анализ, а также слушали и говорили о современной музыке — даже не самой авангардной по сегодняшним меркам. Запомнилась, например, редкая запись «Огненного ангела» Прокофьева. В консерватории на мое увлечение повлияли три человека: Юрий Николаевич Холопов, у которого я учился теории музыки, Тигран Абрамович Алиханов, мой педагог по камерному классу, и, конечно же, Эдисон Васильевич Денисов, который приглашал меня участвовать в своих концертах и вовлек в свой круг единомышленников, занимавшихся самой актуальной современной музыкой.

— Как реагировала на ваш интерес к современной музыке ваш педагог Вера Васильевна Горностаева? Я читала о том, что она не очень-то жаловала авангард.

— Мне запомнился эпизод — повторение истории Алексея Любимова, который играл Генриху Нейгаузу «Вариации» Веберна, а Нейгауз ответил, что ничего в них не понимает. У меня был абсолютно симметричный случай. Будучи в аспирантуре, я выучил «Вариации» Денисова — это вполне строгое додекафонное сочинение, совсем не радикальное по звучанию. Я принес его Горностаевой: она послушала, закрыла ноты и сказала: «Это все, конечно, очень хорошо, но знаешь, я в этом ничего не понимаю». Не думаю, что это было так на самом деле — Вера Васильевна устраивала тематические классные вечера, посвященные музыке ХХ века, к примеру, Алемдара Караманова. Но этим «признанием» Вера Васильевна мне дала как бы простор, свободу — мол, делай то, что тебе нравится.

— У меня складывается ощущение, что сегодня молодые пианисты обходят вниманием фортепианную музыку XX–XXI века: перечислить тех, кто играет «авангардные» пьесы, хватит пальцев одной руки. Почему так происходит?

— Все же я не был бы столь категоричен. Даже на конкурсе Чайковского можно услышать Булеза и Сильвестрова (правда, в редких случаях). У нас есть прекрасные молодые музыканты, которые исполняют много современной музыки — например, Лукас Генюшас, Михаил Турпанов. За последние годы в этом плане произошел большой прогресс по сравнению с тем временем, когда я учился. В консерватории существует гениальная, без преувеличения, фортепианная школа, но она имеет тенденцию консервации (простите за тавтологию). К счастью, эта проблема постепенно преодолевается: даже на внутрироссийских международных конкурсах стали включать в программу современные пьесы. Поэтому интеграция современной музыки в репертуар пианистов все же происходит, пусть и медленно.

— А происходит ли эта интеграция в концертные залы, как вы считаете?

— Вполне. Даже в филармонических залах можно встретить очень интересные программы и фестивали современной музыки: радует, что этот конвейер, регулярная филармоническая жизнь, сейчас обогащается разными формами разговора со слушателями. Это правильно: новая музыка, которая пишется сегодня, требует несколько иных форм существования. Например, фестиваль актуальной музыки «Другое пространство» сегодня естественным образом вписывается в окружающий нас концертный ландшафт. Не знаю, стоит ли требовать от филармонической публики привязанности и постоянного внимания к чисто современным программам, но я могу сказать, что современная музыка сегодня нужна слушателям.

— Вы заговорили о прогрессе, и мне сразу захотелось поговорить о факультете, на котором вы преподаете и которым вы руководите с недавнего времени — ФИСИИ (факультет старинного и современного исполнительского искусства). Расскажите вкратце о нем: как происходит обучение сразу современной и старинной музыке?

— Оно происходит почти одновременно. Однако мы принимаем людей, окончивших среднее специальное музыкальное учреждение, и не можем требовать, чтобы они владели старинным инструментом. Хотя некоторые имеют такой опыт. Модель нашего факультета построена на концепции «исторически ориентированного исполнительства», когда во главу угла ставится грамотное и адекватное отношение к эпохе, стилистике, языку той музыки, которая изучается. Например, к нам поступает пианист с программой, рассчитанной на современное фортепиано, но потом он начинает изучать клавесин, хаммерклавир и, соответственно, музыку эпохи барокко и ранней классики. Это же касается и струнников, и духовиков. Параллельно происходит изучение современной музыки: на госэкзаменах в обязательном порядке должна быть исполнена пьеса второй половины XX века. Поэтому ФИСИИ выпускает универсальных музыкантов, которые будут себя свободно чувствовать на сегодняшнем пресловутом «музыкальном рынке». А еще на нашем факультете очень хорошая, творческая атмосфера: ребята постоянно выступают, самостоятельно музицируют в ансамблях и так далее.

— Обычно пианистам, которые исполняют классико-романтический репертуар, советуют заниматься по 8 часов в день. А сколько времени нужно пианисту, столкнувшемуся лицом к лицу с произведением второй половины XX века?

— У студентов-пианистов, к сожалению, нет возможности заниматься по 8 часов в день, поскольку у них очень много учебных предметов. На самом деле, все эти часы не столь важны: все зависит от индивидуальности, таланта конкретного исполнителя, от эстетической позиции, если выражаться высокопарно. Что касается новой музыки: если мы разбираем, например, балладу Шопена, нельзя сказать, что это совсем уж незнакомая музыка — и нам во многом уже понятно, как она должна звучать. А вот если вам попалась какой-нибудь пьеса, скажем, Булеза или Крама, то над ней придется сидеть долго — особенно, когда выучить ее нужно в сжатые сроки. Здесь придется проделать много черновой работы — разметить текст, прочитать авторскую «легенду», обозначения, приемы…

— Входит ли в эту черновую работу знакомство с биографией самого композитора, с контекстом вокруг его личности? То есть, обязательно ли знать философию Кейджа, чтобы передать идею его композиций?

— Безусловно. Но я бы не назвал это черновой работой — скорее, творческой, подготовительной. Ты словно погружаешься в новый, удивительно интересный мир, узнаешь стилистику, язык, на котором говорит автор, его мировоззрение. Разучивая новое произведение, стоит о нем почитать, послушать запись, а если это музыка ныне живущего композитора — по возможности, пообщаться с автором.

— И напоследок, краткий блиц-опрос. Назовите ваших любимых композиторов XX века и наших дней.

— Стравинский, Веберн, Лигети, Крам, Ксенакис — дальше можно перечислять долго. Что касается XXI века…Я знаю многих современных композиторов, с большим интересом отношусь к творчеству молодых — знакомлюсь с ними во время Академии в Чайковском или на проекте «Композиторские читки». Мне нравится то, что делает Алексей Сюмак, по-моему, это очень талантливо. Также назову Дмитрия Курляндского, он вообще человек-идея.

— Что труднее исполнять — минимализм или новую сложность?

— Хороший вопрос. Понимаете, и там и там есть даже чисто физиологические трудности. В минимализме нужно целый час повторять одну музыкальную фигуру, отчего у тебя начинают иногда отсыхать руки. В новой сложности, например, у Фёрнихоу, есть просто неисполнимые вещи, когда нужно сыграть одновременно огромное количество нот в разных регистрах. Но главное — и минимализм и новая сложность требуют особого рода энергетической концентрации, поэтому здесь однозначного ответа нет.

— Что вам ближе: играть сольно или в составе ансамбля?

— Всегда ищу контакта, прежде всего, с музыкой. По характеру я — одиночка, но играть в хорошем ансамбле — это по-настоящему мое, еще с тех пор, как я студентом пришел в Академию старинной музыки Татьяны Гринденко. И уже почти 30 лет моя профессиональная деятельность связана с Московским ансамблем современной музыки. Когда что-то удается, получаю огромную радость и настоящий кайф.

Беседовала Надежда ТРАВИНА