Филипп Копачевский: «Не хочу, чтобы концертная жизнь превращалась в чёс»

Филипп Копачевский дважды выступил в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии: 17 и 18 ноября 2012 в сопровождении Академического симфонического оркестра под управлением А. Дмитриева он исполнил «Бурлеску» Р. Штрауса. Месяцем раньше он открыл цикл «Звёзды Чайковского» в Центре Павла Слободкина в Москве: в 2011 пианист принимал участие в XIV Международном конкурсе им. П.И. Чайковского, стал одним из фаворитов (как любителей музыки, так и профессионалов), но не был допущен до финального тура. Жизнь показала, что участие в конкурсе, несмотря на отсутствие премии, положительно сказалось на карьере музыканта.

— Филипп, Вы были одним из первых стипендиатов Фонда М. Ростроповича. Вам довелось общаться с самим Маэстро?

— Конечно, и очень много! Я был стипендиатом Фонда с одиннадцати лет, мне посчастливилось войти в первую «обойму» молодых музыкантов, которые ездили с Ростроповичем по всему миру. Помню двухнедельный тур по Волге на теплоходе, большое количество концертов. Также я выступал с Ростроповичем-дирижёром: мы играли Второй концерт Шопена в Нижнем Новгороде на Сахаровском фестивале. Для меня это был знаменательный момент.
Где-то за два месяца до смерти Маэстро его дочь Ольга Мстиславовна позвонила и сказала, что он хочет что-то мне передать. Мы встретились, и я получил огромный пакет. В нём лежал старый том: сброшюрованные ноты пяти фортепианных концертов Бетховена. На первой странице рукой Ростроповича была написана вся история — от кого к кому и когда переходили эти ноты. Например, во время войны он подарил их Азе Аминтаевой, своему концертмейстеру в Махачкале, но после её смерти ноты вновь вернулись к нему. В конце же маэстро написал, что хочет передать ноты «моему дорогому Филиппу». К сожалению, вскоре после этого Ростроповича не стало…

— Что он был за человек? Как складывались ваши отношения?

— Ростропович в жизни был очень простой. Например, мы даже могли смотреть с ним вместе чемпионат Европы по футболу. И играть с ним было очень приятно: он аккомпанировал чутко, точно, скрупулёзно. У нас в поездках были совместные обеды, ужины, на которых мы много общались, и, в конце концов, он заинтересовался моим композиторским творчеством — когда мне было 14–15 лет, я написал несколько произведений. Я тогда был под большим влиянием «Пеллеаса и Мелизанды» Дебюсси, сочинений Бартока. Мстислав Леопольдович с удовольствием их прослушал, потратив довольно много времени, а потом попросил меня написать струнный квартет. Для пианиста это очень трудная задача. Я серьёзно отнёсся к его просьбе и вскоре показал сочинение. Ростропович достаточно лестно о нём отозвался и предложил написать 24 прелюдии для фортепиано. С покойным ныне Манаширом Абрамовичем Якубовым они постоянно напоминали мне об этом. Якубов в Фонде занимал должность музыкального директора и отбирал всех стипендиатов, сам их слушал. Он постоянно мне звонил и спрашивал: «Ты пишешь музыку? Ты должен обязательно писать музыку».

— Может, мы не зря сегодня об этом вспомнили?

— Сейчас иногда мне что-то приходит в голову, я это записываю, и мне даже нравится. Но на следующее утро просыпаюсь, играю, и всё кажется каким-то банальным, не новым. Так же — с современной музыкой. Иногда прихожу на концерт, и мне кажется, что музыка банальна, и мне удивительно, почему композиторы сами не чувствуют этой банальности. Если я буду сочинять и выносить сочинённое на публику, то только, если это будет действительно что-то новое.

— Вы считаете главным критерием музыки новизну?

— Я имею в виду не новизну с точки зрения использования каких-то экстравагантных приспособлений или технологий. Сегодня почти никто не может написать новую мелодию, которая не была бы отголоском чего-то, что было раньше: слышно, что это — отголосок Брамса, а это — Шостаковича. Всё время проходят какие-то параллели. А хочется услышать что-то принципиально новое в плане мелодики.
Недавно у меня было тесное соприкосновение с творчеством Вячеслава Артёмова. Мы с РНО записывали его сочинение под названием Tristia II. По концепции и форме, а также по роли, которая отводится роялю, оно близко к «Прометею» Скрябина. Огромный оркестр, четверной состав, три группы скрипок, рояль, орган. Дирижировал Владимир Понькин. Музыка очень неоднозначная, в неё нужно углубляться, чтобы понять. Но если это сделать, она раскроется и заиграет разными красками.

— С прошлой нашей встречи прошёл год. Что это был за год?

— Год был очень насыщенным, и я этому рад. Я играл больше концертов, чем раньше, появилось больше впечатлений, больше дирижёров, с которыми удалось поработать, больше интересных поездок. Много выступлений с Владимиром Теодоровичем Спиваковым. В итоге Конкурс имени Чайковского оказал положительное влияние. В плюс здесь сыграло то, что все туры снимали, шли трансляции, ажиотаж был очень большой. У слушателей в разных странах была возможность услышать участников, и если кто-то кому-то понравился, неважно, победил он или нет, его имя запоминали.
У меня было около ста концертов в прошлом сезоне, многие из них — в России. В том числе, на фестивалях Дениса Мацуева в Иркутске и Пскове («Crescendo»). Скоро мы с Эдуардом Кунцем поедем в Кемерово и ещё несколько городов. Интересно, что отголоски конкурса Чайковского дошли и до Америки. Я много играл в США в этом году: открывал Miami Piano Festival, с Павлом Нерсесьяном мы играли тройной концерт Баха, двойной концерт Пуленка. В России было несколько интересных дуэтов с Александром Гиндиным.

— То есть Вы загружены и перегружены работой…

— Перегруженности я стараюсь не допускать: это плохо и для меня, и для публики. Но загруженность, конечно, должна быть. Приходится учить много нового. Например, «Рапсодию на тему Паганини», Первый концерт Шостаковича или «Бурлеску» Штрауса — она нравилась мне ещё с детства.

— Это сочинение редко исполняется, в то же время с точки зрения мастерства, с которым написана фортепианная партия, «Бурлеска» поражает.

— Фактура в «Бурлеске» очень насыщенная, учитывая, что это сочинение ещё XIX века. Рихард Штраус писал его, когда ему был 21 год. В процессе сочинения он консультировался с Брамсом. Ещё здесь есть отголоски Вагнера, вплоть до цитат. Первоначально Штраус принёс готовую «Бурлеску» Гансу фон Бюлову. Бюлов сказал, что это очень трудно, что здесь всё время меняются позиции рук, и играть он это не будет. Тогда «Бурлеску» сыграл Д’Альбер, которому её Штраус и посвятил. В этом сочинении чувствуется молодость, порывистость, а также доля сатиры и сарказма, часто тёмного по содержанию,— жанр бурлески к этому располагает.

— Какие ещё есть репертуарные планы?

— В этом сезоне я играю новую сольную программу, где «сталкиваются» романтики и импрессионисты. В первом отделении Вальсы Шопена, малоизвестные пьесы Шумана из 111 опуса и Рапсодия Листа. Во втором — «Эстампы» Дебюсси, Три Новелетты Пуленка и «Престо», посвященное Владимиру Горовицу, а также «Вальс» Равеля — единственное «старое» сочинение. Логично составить такую программу непросто, ведь нужно соединить в одном концерте несколько композиторов.
31 декабря 2012 — сольный концерт в Камерном зале Московской филармонии. Люди в этот день хотят повеселиться и отдохнуть, и я придумал программу «17 новогодних бисов». Сочетания получились интересными и необычными.

Если планируется концерт с оркестром,  то, как правило, дирижёры просят сыграть что-то определённое. Я с детства мечтал сыграть Второй фортепианный концерт Бартока. Но на него не всякий оркестр согласится. Рихтер говорил, что нужно восемь репетиций с оркестром, чтобы этот концерт выучить. Не знаю, возможно ли это в наше время…
Ещё есть очень интересный цикл Листа «Зимний путь»: он переложил почти все песни из цикла Шуберта. Но эта программа длится около двух часов — у Листа есть тенденция к вариациозности и рапсодийности, песни становятся ещё длиннее, но дух музыки Шуберта при этом сохранён. На такой концерт нужно много времени и подготовленная аудитория.

— Подводя итоги разговора, что Вам хотелось бы сегодня себе пожелать?

— Хочется, чтобы жизненная и музыкальная насыщенность, радость от концертов, удовольствие от поездок и игры на рояле не пропадали. У нас внутри есть какая-то энергетическая материя, и, каждый раз выходя на сцену, мы отрываем от себя по кусочку.

— Но она возобновляема…

— Возобновляема. Пока ты молодой, пока есть силы, желание. С возрастом, наверное, этой энергии становится меньше. Ещё многое зависит от того, как человек себя расходует. Есть примеры, когда люди «рвали себя на куски», жили бурно, но, тем не менее, сохраняли творческую энергию до конца (например, Ростропович). В то же время, я знаю музыкантов, которые много и спокойно играют, особо не выкладываясь. Мне бы не хотелось играть одну программу целый год. Я стараюсь везде работать с полной отдачей, для меня это очень важно. Хочу, чтобы так и оставалось, и концертная жизнь не превращалась в чёс. Ведь пока для музыканта концерт — событие, это событие и для публики.

Филипп Копачевский родился в 1990 году в Москве. В 2008 окончил ЦМШ при Московской консерватории (класс К. Шашкиной, П. Нерсесьяна). Студент V курса Московской консерватории (класс проф. С. Доренского). Лауреат международных конкурсов В. Крайнева (Украина, 2002, III премия); ЦМШ (Москва, I премия); в Энсхеде (Нидерланды, 2004, I премия), им. Ф. Шуберта в Дортмунде (Германия, 2005, III премия), им. Х. Итурби (Испания, 2006), памяти В. Лотар-Шевченко (Новосибирск, 2006, I премия).

Выступал с Российским Национальным оркестром, ГСО «Новая Россия», МГАСО п/у П. Когана, АСО Нижегородской филармониии, Английским камерным оркестров под управлением таких дирижеров, как М. Плетнев, Е. Бушков, М. Венгеров, А. Сиднев, П. Уоткинс, А. Гершфельд. В сезоне 2010–11 пианист сыграл более пятнадцати концертов с Национальным филармоническим оркестром России п/у В. Спивакова. Участвовал в международных фестивалях им. А. Д. Сахарова (Нижний Новгород), памяти В. Лотар-Шевченко (Новосибирск), памяти М. Ростроповича (Баку), «Балтийские сезоны» (Калининград), «Владимир Спиваков приглашает…» (Пермь). С 2010 — солист Московской филармонии. В 2011 дебютировал на Международном фестивале в Кольмаре. По заказу японской компании NHK записал диск из произведений Ф. Шопена.