Лики современного пианизма

Фестивальный дневник

Четыре года назад Валерий Гергиев возродил из пепла сгоревшее в 2003 историческое здание склада и мастерских Мариинского театра — теперь как Концертный зал, в обиходе именуемый «Мариинка-3» (Мариинка-2 — энергично возводимый нынче рядом с театром его филиал). Зал выстроен по проекту французского архитектора Ксавье Фабра, а акустику, оказавшуюся великолепной, рассчитывал крупнейший в этой области специалист, японец Язу Тойота. С появлением нового «очага музыки» интенсивность концертной жизни Петербурга, к которой причастны также Филармония, Капелла, Консерватория, Союз композиторов, Дом музыки, «Петербург-концерт», ряд других почтенных государственных учреждений и частных фирм, возросла, можно утверждать, в несколько раз. Здесь постоянно выступают оркестр и солисты Мариинского театра, даются в полусценической версии оперы. Какие только симфонические и хоровые коллективы из многих стран, ансамбли и солисты — в их числе и самые выдающиеся пианисты — не побывали тут! Время от времени проходят концертные циклы, которые, по существу, становятся «разовыми» фестивалями — к примеру, сольные вечера победителей Шопеновского конкурса в Варшаве (см. «PianoФорум» № 1 (5), 2011). И вот, еще один фестиваль — «Лики современного пианизма».

Он замыслен известной сербской пианисткой Мирой Евтич и осуществлен благодаря ее инициативе и настойчивости. Некогда, в короткую пору дружбы СССР с Югославией, оттуда в Москву, в Центральную музыкальную школу были направлены два вундеркинда: Мира Евтич и Иво Погорелич. Последний, прославившийся экстравагантностью поступков и интерпретаций, давно не появлялся в России. Мира же, которая еще в годы учебы в десятилетке, Московской консерватории и аспирантуре установила творческие и дружеские связи со многими людьми и институциями, продолжает эти связи наращивать. На второй своей родине она выступает и записывается постоянно. Играет и в других странах. В Австралии, где она долго преподавала, ею основан международный фортепианный конкурс. Идею пианистического фестиваля в Петербурге поддержал Валерий Гергиев, став его художественным руководителем. Реализовать замысел помогли спонсоры — Светлана Белкина и отель «Кемпински» на Мойке.

День первый. 31 марта

Фестиваль открылся симфоническим концертом с участием Гергиева и оркестра Мариинского театра. Двойной концерт Моцарта F dur (КV 242) можно бы уподобить неким редкостно красивым пропилеям, встречавшим гостей праздника. Всякое выступление дуэта сопровождается вопросом: «Как лучше — когда партнеры схожи и растворяются друг в друге или когда они разные?». Единый ответ на этот вечный вопрос дать невозможно. В данном случае каждый из солистов, прислушиваясь к другому, все же оставался самим собой: Мира Евтич играла несколько более мужественно и строго, приближая Моцарта к Бетховену, Николас Ангелич — мягче и изысканней, обнаруживая родство Моцарта с Шопеном.
Далее последовало новое, еще не знакомое публике сочинение: Концерт для фортепиано и струнных Александра Раскатова. Живущий во Франции русский композитор — один из самых востребованных в мире. Событием художественной жизни стала постановка в прошлом году в Амстердаме, а затем в Лондоне его оперы «Собачье сердце», которая включена также в репертуарный план Мариинки. Так что российская премьера концерта, написанного для Евтич и ею представленного, должна была в определенной мере удовлетворить интерес петербуржцев к недостаточно еще знакомому им автору. Для данного жанра опус Раскатова весьма необычен. Концерт — программный, его «сюжет» — исход древних израильтян из Египта, а идея — сочувствие народам, которые в разное время лишились своих территорий, и надежда на возвращение. Идея, что и говорить, весьма актуальная! Своеобразный интонационный колорит сочинения определяется обращением композитора к особенностям еврейской и арабской музыки, которые не противопоставляются, а, напротив, сближаются, что призвано выразить мысль о схожести облика и устремлений живущих бок о бок народов. Виртуозность солирующего инструмента глубоко запрятана в густом звучании оркестра, наподобие того, как это происходит в концертах Брамса (один из коих прозвучал вслед за раскатовским). Рояль воплощает индивидуальное начало, голос встревоженной души. Фортепианные мелодии и пассажи вырастают из кратких напевов заплачек и выражают боль, смятение, отчаяние. Звучание струнных символизирует внеличное начало и представляется некоей духовной опорой. Смена картин и состояний, по преимуществу печальных и суровых, подчинена единому crescendo. Солистка и дирижер сумели впечатляюще воплотить это нарастание, как и венчающую его драматическую кульминацию.
Второй концерт Брамса играл Ангелич. В самом его прикосновении к клавиатуре, в изобилии тембровых красок, в тончайшей педализации, в умении слышать полифонически многослойную фактуру ощущалось мастерство высокой пробы. Наверное, сочинение очень хорошо прозвучало бы в записи. А вот в зале не раз возникало ощущение, что пианист чувствует себя недостаточно комфортно и почему-то не может отдаться музицированию в полную силу… Знаменитое виолончельное соло в третьей части, Andante, великолепно прозвучало у Олега Сендецкого.

День второй. 1 апреля

Евгений Королев выступил в городе на Неве после более, чем 30 летнего перерыва. В программе — «Гольдберг-вариации» Баха. Стало уже трюизмом, оценивая чье-то исполнение баховской музыки, отталкиваться от Гульда, хотя отталкивающийся непременно заметит, что единой идеальной интерпретации существовать не может. Королев, которому довелось еще ребенком услышать «живьем» Гульда, признается, что испытанное тогда впечатление побудило его обратиться к Баху, ставшему для него на всю жизнь главным композитором.
Вряд ли Евгений Александрович осознанно к этому стремится, но в своем прочтении «Гольдберг-вариаций» он предстает… антиподом Гульда. Последний — возвещает некую истину, отчетливо произнося каждое «слово» — словно впечатывает его в твое сознание. Не достижимое простым смертным мастерство — ритмическая выровненность, независимость полифонических линий, сверхскорость, сверхплотность звука — обнаруживают в музыканте-проповеднике божественное происхождение. Его игра завораживает, гипнотизирует. Погружаясь в транс, ты охотно доверяешься его воле.
Внимая же Королеву, не ощущаешь никакого подавляющего превосходства. Его Бах — приветливый и серьезный собеседник, которому ничто человеческое не чуждо. Он повествует о своей или чьей-то еще жизни, а слушателю кажется, что — о его. И то, что представлялось в ней важным, трудным, выглядит порой малозначащим, а то, напротив, что промчалось мимолетно, — обретает серьезную сущность. Слушателю хочется лишь одного: чтобы развертывающаяся звуковая панорама никогда не кончалась. Когда, однако, вступает последняя вариация, тождественная первой, грустно осознаешь, что конец неизбежен. Завершился жизненный круг, то ли в природе — череда времен года, то ли в космосе — цикл полета планет, то ли в людской судьбе — чьей-то и твоей тоже. Каким образом у Королева все это получается, не задумываешься. Но действительно, получается все, словно бы само собой, ровно в той степени, в какой необходимо, чтобы повествование захватывало и согревало.
По настоятельному требованию публики пианист сыграл еще один знаменитый цикл — Вариации Моцарта на тему песенки «Ah vous dirais-je maman». Признаки моцартовского стиля, разумеется, отличались от баховского, но неизменными оставались абсолютная естественность, одухотворенность и увлекательность интерпретации.

День третий. 2 апреля. Утро

Обычно музыканты, рассказывая о пройденной ими школе, называют лишь имена знаменитых профессоров, хотя, случается, взяли у них, будучи уже взрослыми, лишь несколько уроков либо только участвовали в мастер-классах. Между тем, каждому, кто причастен к музыке, ясно, что роль не всегда упоминаемого школьного учителя, формирующего личность воспитанника, закладывающего основы его образования, не менее, а часто более важна. Что касается профессора Российской Академии музыки имени Гнесиных  Татьяны Зеликман, то у нее — особое амплуа. Более четырех десятилетий она — педагог детской школы Гнесинского «комбината», и в этом своем качестве завоевала поистине мировую известность; последние же 12 лет совмещает преподавание в десятилетке и в самой Академии, где занимается со студентами и аспирантами. То есть, ведет своих подопечных от первых шагов в специальность до полного овладения ею.

Выступление ее воспитанников на петербургском фестивале собрало большую аудиторию, значительную часть коей составляли здешние педагоги, родители с детьми. Играли четверо — все уже лауреаты национальных и международных конкурсов (беседуя с Татьяной Абрамовной, узнал, впрочем, что в ее классе значение конкурсов не преувеличивается, участие в них рассматривается как путь к осуществлению творческих планов, а отнюдь не самоцель; к победам, как и возможным поражениям, относятся спокойно).

Никак не могу привыкнуть к акселерации талантов, не склонен считать ее явлением привычным, чуть ли не обыденным. 12 летний Павел Верхатуров, который на эстраде выглядит еще моложе, играет Этюды Шопена с таким совершенством, такой поэтической увлеченностью, что не поразиться невозможно. Редкостно гармоничное дарование! Сыгранные мальчиком Вариации на тему ABEGG Шумана и b moll’ный Ноктюрн Шопена это сполна подтвердили. Другие участники концерта — уже взрослые, им за 20. Александр Кудрявцев, исполнивший «Ночной Гаспар» Равеля, покорил редкостным мастерством смешения тембров: цвета в тончайших градациях образовывали некую зыбкую волшебную ауру. Но, вот, метроритмическая сетка оставалась жесткой — а так хотелось, чтобы и движение музыки стало живым, гибким, прихотливым и чтобы rubato проявлялось тоже во множестве градаций.

Ольга Пащенко, пианистка, клавесинистка, органистка, увлеченная проблемами аутентичного исполнения старинных мастеров, впечатлила своей артистической серьезностью и уверенностью в правоте того, что делает. На этот раз она избрала сочинения, созданные относительно недавно, век назад, и почти одновременно — Сонату a moll, op. 30 Метнера (1914) и Сюиту op. 14 Бартока (1916). Дух исторической эпохи — тревога и поиски опоры — живо ощущался, хотя пианистка, казалось бы, специально ничего для этого не делала: играла по-современному живо и энергично. Концерт завершил самый, как показалось, зрелый из его участников — Николай Медведев. Очень музыкально сыграв две пьесы Рахманинова, он по-настоящему сверкнул виртуозностью, исполняя Фантазию Листа на темы «Дон Жуана». Моцарт, с восхитительно теплым, изящным лиризмом и утонченным юмором, и Лист, с дьявольским напором карнавала, на редкость дружественно, гармонично уживались в этой интерпретации.

Увлекательно было фиксировать, как различие формирующихся индивидуальностей сочетается с общностью, возникающей от принадлежности к одной школе. Главное, на мой взгляд, в этой школе: Татьяна Абрамовна учит своих подопечных благородству. Конечно, заботой о вкусе, чувстве меры — без всестороннего воздействия на душу ученика — тут не обойтись. Одним из признаков благородства служит уважение к авторскому тексту, стремление познать и передать его с максимальным совершенством. Скороспелость решений, неряшливость не допускаются. Все заблаговременно проанализировано, опробовано и надежно выучено.

Хотел бы дополнительно сообщить, что Гергиев, посетивший едва ли не все концерты, к этому проявил повышенный интерес. Он пришел с одним из своих сыновей; после окончания долго, никуда не торопясь, за роялем беседовал с юными артистами и их наставником. Ребята еще что-то играли ему, он — им. Видимо, сошлось несколько обстоятельств. У маэстро подрастают собственные дети, и нужно определить пути их музыкального развития. Близится Конкурс имени Чайковского, который он теперь будет возглавлять. Развертывает работу недавно основанный факультет искусств Санкт-Петербургского университета, избравшего Гергиева деканом. В самом Мариинском энергично реализуются программы, рассчитанные на детскую аудиторию, в частности, разработанные видным специалистом в этой области Наталией Энтелис. А недавно к музыкальным беседам с детьми подключился — наверняка, не без рекомендации Гергиева — маститый представитель музыковедческой элиты Леонид Евгеньевич Гаккель. Валерию Абисаловичу свойственно, обобщая отдельные явления и факты, мыслить глобально. Он создал грандиозный театрально-концертный комплекс, где музыкальное искусство представлено в своих наилучших проявлениях. Комплекс этот может служить желанной моделью для любого города, любой страны. Теперь самое время задуматься о будущем, о тех, кто достигнутый художественный уровень будет поддерживать, и, особенно, о тех, кто этот уровень сможет оценить, кто будет любить искусство, разбираться в нем, им жить. Но я отвлекся…

Вечер

Николас Ангелич своим клавирабендом подтвердил, что он шопенист par excellence. Смею утверждать, он и Баха (Хоральная прелюдия g moll в транскрипции Бузони и Английская сюита № 2) играл по-шопеновски. Нет, это было содержательно, с настроением, часто с образными «попаданиями». Но в целом — «заромантизировано». Облегченные, отнюдь не органные басы, «рычащие шлейферы», мелко детализированная динамика, постоянные колебания темпа — все это, на мой вкус, нарушало присущие баховскому стилю основательность, степенность. А вот прозвучавшие затем ноктюрны и этюды Шопена были полны поэтической свежести и обаяния. Очень близок Ангеличу и Шуман. Составившая программу второго отделения «Крейслериана» прозвучала крупно, размашисто, была наполнена эмоциями то нежными и зыбкими, то сильными, захватывающими дух. Совершенно прелестными миниатюрами выглядели исполненные на бис вторая часть Сонатины Равеля и фрагменты из шумановских «Детских сцен».

День четвертый. 3 апреля. Утро

По отношению к 25 летнему петербургскому пианисту Мирославу Култышеву, победителю последнего Конкурса имени Чайковского, мне трудно быть беспристрастным. С его школьным педагогом Зорой Цукер мы обучались у одного и того же преподавателя, профессора А. Л. Эйдельмана (она — на два десятилетия позднее). Весь путь Култышева у меня на виду и слуху. Когда мальчику было лет восемь, я привел его к гастролировавшему в Питере Иегуде Менухину, с которым был знаком. Мирослав играл ему Брамса, Рапсодию g-moll op. 79 и впечатлил великого музыканта: спустя две недели тот прислал ему приглашение в свою школу в Сток д’Абернон. Решили, однако, не ехать. В родном городе ученик и учитель нашли друг друга: Зора занималась с ним превосходно, вкладывая в это всю душу. Нельзя было вводить ребенка в грех неблагодарности. Он блестяще окончил у нее школу, а консерваторию — у профессора Александра Сандлера, под чьим руководством проходит теперь курс аспирантуры. Идя мимо зала, где репетировал Култышев, я увидал, как оба его педагога сидят рядом, вслушиваясь в игру своего питомца. К счастью, им хватает мудрости предоставлять ему творческую свободу. С каждой следующей программой я убеждаюсь, как все более полно раскрывается его артистическая суть.

Нынче Мирослав представил на суд публики новую работу — 18 пьес Чайковского ор. 72. Одержимый тщеславным желанием сделать весь цикл популярным, он замыкает череду смельчаков, уже пытавшихся эту цель осуществить (до него — Михаил Плетнев, тоже, кстати, игравший ор. 72 под сенью Мариинки). Я не очень надеюсь на полную удачу: в пьесах — бездна мастерства, но божественное мелодическое вдохновение Петр Ильич приберег для Шестой симфонии, создававшейся тогда же. Тем не менее, Култышев сделал все, что мог. Его игру отличало редкостное совершенство. В каждой из пьес были выявлены самобытный образ и драматургия. И все было исполнено романтического воодушевления, столь свойственного мироощущению талантливого артиста.

Вот уж, что по нем — так это Соната h-moll Листа, некий катехизис романтизма. Мирослав играл ее и раньше, и она удавалась ему. Ныне трактовка стала заметно более глубокой и цельной. Протяженную драму он, как актер, проигрывает один за всех персонажей, ни на секунду не расслабляясь. Единственное — может, стоит ему лирическую тему вести еще более взволнованно и страстно.

Петербургские меломаны, которые, как и я, следят за эволюцией дарования Мирослава на протяжении уже чуть ли не двух десятилетий, не устают любить его. Их почитание переходит прямо-таки в некий культ (не случайно, быть может, слово это совпадает с началом его фамилии!). Доверие почитателей налагает на молодого музыканта немалую ответственность, но он пока с нею справляется. Должен вообще заметить следующее: мне казалось, что традиционных для северной столицы интеллигентности и эрудированности публики за последние годы сильно поубавилось. Но это, видимо, не так. Аудитория концертов была обширной. Кто, что и как играл, живо обсуждалось в кулуарах, дискуссии продолжались и на улице. Впечатление от фестивальной публики было одним из самых сильных за эти дни.

Вечер

Два молодых пианиста, Дмитрий Левкович и Милош Михайлович, сыгравших по отделению, оставили весьма отрадное впечатление. Левкович — родом из Украины, сын известного композитора и сам композитор. Обучался фортепианному исполнительству 11 лет у Сергея Бабаяна. Герой конкурсных марафонов: однажды за полтора месяца победил в четырех музыкальных состязаниях. Исполняя музыку разных стилей, он слышит ее по-композиторски. Впрочем, это не то, что принято именовать «композиторской игрой», когда пальцами достаточно топорно выдалбливают «суть», а остальным — пренебрегают. Игра Дмитрия пианистически безупречна, но образную, структурную суть он при этом проницательно улавливает и дает ощутить слушателям.

Свое выступление он открыл двухчастной сонатой № 1 Карла Вейна, самого известного и универсального (если иметь в виду используемые им жанры) композитора современной Австралии. Это красивая, в неоимпрессионистском духе, картинная музыка, где релаксация сменяется бурными порывами (наподобие того, как это происходит у Канчели), а тембровый колорит важнее мелодико-гармонических очертаний. Сыграна была Соната отлично, как и последовавшая за нею Баркарола Шопена, где, словно по инерции, чисто импрессионистски смешивались, переливались волшебные блики. Звучание Второй сонаты Рахманинова обожгло своей пламенной страстностью.

Милош Михайлович — уроженец Сербии и, хоть много ездит по миру, постоянной деятельностью своей связан с родными местами. Его пианизм — феноменальный, в беглости пальцев он мог бы состязаться с самим Ланг Лангом. Тем не менее, образные задачи у него всегда на первом плане. Он начал с «детской» (в том смысле, что играется у нас учениками начальных классов) Фантазии d moll Моцарта, а затем исполнил Сонату Es-dur Гайдна — и то, и другое с какой-то детской непосредственностью и удивлением: как здорово все это возникает, разрастается, во что превращается! Впечатляюще прозвучала медленная часть сонаты, с неожиданным, как это свойственно гайдновским Adagio, вторжением драматических эмоций. В благородной манере была исполнена по-салонному красивая Баллада Гранта Фостера, еще одного австралийского автора. Завершая программу, Михайлович еще раз блеснул незаурядной виртуозностью, интерпретируя Andante spianato и Большой блестящий полонез Шопена.

День пятый. 4 апреля

Сольный концерт Валерия Афанасьева был на фестивале последним. Мастер играл Шуберта — Три пьесы D 946 и Сонату B dur D 960. Оба сочинения созданы композитором незадолго до смерти. Они — о самом главном: об отмеренном человеку веке и о вечности.

Удивительная личность — Афанасьев! Какой интенсивной интеллектуальной жизнью он живет! Кажется, совсем недавно он вернулся после нескольких лет «невозвращенчества», поразив нас своим Моцартом, своим Шубертом, своим Брамсом. Тогда появился на свет и его первый роман. А теперь их, написанных на разных языках, у него двадцать! И десятки стихотворных сборников. А еще рассказы, пьесы, эссе о музыке и многом другом, комментарии к Дантовой «Божественной комедии». Он — пианист, дирижер, литератор, философ, актер, мудрец, гурман, любовник. И все это, весь накопленный им духовный и душевный опыт присутствует в его музицировании. Но не впрямую, не в тексте, а в подтексте.
Как можно о самом сложном повествовать так по-детски просто? — задумываешься ты, когда внимаешь музыке Шуберта. И о том же себя спрашиваешь по поводу афанасьевской интерпретации: как можно произносить эту музыку столь легко и естественно, начисто отвергнув соблазны пафосности, красивости, наигрыша? Все у Валерия Павловича свое: манера звукоизвлечения, тембровая шкала, приемы агогики. Но кажется, что вызывать к жизни музыку возможно только так. Потрясающе закончил он Сонату! Страшно, словно ужасаясь, разверзлась земля, чтобы принять того, чей земной путь окончен. И вдруг — общепринятый, бодро-мажорный каданс — некий мгновенно выросший над бездной монумент…

Замечательный концерт, обнаруживший, как и вечер Е. Королева, те предельные высоты, до которых способно подняться искусство! Достойное завершение фестиваля, продемонстрировавшего не просто лики, но и пики современного пианизма!