Владимир Рябов. Фантазия памяти М.В. Юдиной

В концертном зале московского Дома композиторов случилось событие, осознаваемое, на первый взгляд, в ряду подобных, но оказавшееся как раз из ряда вон выходящим. Московский композитор Владимир Рябов объявил экспозицию своей фортепианной музыки в программе, носящей «юбилейный» оттенок.

Это был концерт навстречу 60-летию композитора — явление обычное для этого зала и для подобных ситуаций. Необычным оказался уровень представленной музыки и уровень исполнительской ее подачи. В результате концерт в зале, вмещающем около 300 человек, по своим суммарным достоинствам может быть отнесен к самым акцентным событиям зимнего концертного сезона 2010 года.

И то сказать: целое созвездие мировых «фортепианных величин» собрала программа Владимира Рябова. Андрей Диев, Константин Лифшиц, Александр и Никита Мндоянцы, Андрей Коробейников, Владимир Овчинников — все они принадлежат к мировой элите фортепианного искусства. Даже беглый взгляд на афишу рождает мысль о том, что не одно лишь дружеское расположение этих блестящих пианистов к композитору стало причиной их присутствия в программе. И подумалось мне, что парад таких музыкантов в авторском концерте — это уже оценка творчества, и пропустить это событие нельзя.

И я не пропустил. Пришел. И должен признать: впечатления превзошли ожидания. Музыка Владимира Рябова предстала как явление драгоценное, единственное в своем роде, подлинно художественное, несущее в себе неповторимость индивидуально-авторского мышления, сокровенные догадки о тайнах мироздания и яркие обобщения. Это несомненно событийное творчество — явление, способное выступить в значении «репрезентативного символа» современной музыкальной России.

Накануне концерта в московском издательстве «Композитор» вышел первый том из планируемого четырехтомника фортепианных сочинений В. Рябова. Поскольку мы хотим обратить внимание читателя на творчество этого композитора, назову произведения, вошедшие в I том (М., «Композитор», 2010, 75 с.): Четыре хроматических этюда соч. 45; Шесть багателей соч. 46; Три пьесы соч. 65: Каприччио памяти Брамса, Молитва и Адриатическая волна; Четыре евангельских сюжета: «Воскресение Лазаря», «Хождение по водам», «Вход Господень в Иерусалим», «Гефсиманский сад». Все содержание первого тома легло в основу «юбилейного» концерта. Но завершилась авторская программа Рябова одним из самых значительных его фортепианных сочинений — Фантазией до-минор памяти М.В. Юдиной. На это произведение мы и хотим в первую очередь обратить внимание концертирующих пианистов, озабоченных расширением своих репертуарных списков (М., «Композитор», 1998). Фантазия помечена автором как ор. 21, создана она значительно раньше остальных названных сочинений, но в полной мере отражает важнейшие тенденции и устремления творческой мысли композитора.

Какова же природа его мышления? Скажу прежде всего, что Рябова можно объявить одним из ярчайших представителей неоромантизма. Ни в коем случае не пост-романтизма, а именно «нео». И это потому, что многие эстетические установления романтизма, его жанры, привязка замыслов к определенному типу программности и даже принципы формы свободно заимствуются автором, но… осознаются в новой музыкально-грамматической системе. Его язык целиком принадлежит ко второй половине ХХ столетия. Его муза не имеет ничего общего ни с «договариванием недоговоренного» (в близкой языковой манере), ни с современными пробами письма в манере «ретро», ни с коллажем, ни с полистилистикой в расхожем понимании, ни с привычной «цитатностью» как инициальным источником. Не столько он в плену у романтизма, сколько романтизм пленен его фантазией, постоянно ищущей пути переосознания ключевых «интонационных формул» романтизма. В его памяти все многовековые наслоения нашего искусства, но на авансцене прежде всего романтический слой истории, заставляющий все иные (предшествовавшие) интонационные символы видеть сквозь призму этого слоя. Да и сам романтический пласт великого европейского наследия преломляется в его сознании в нечто совершенно новое.

Обольщение романтической красотой не покидает его во всю творческую жизнь. Он сознательно стремится к красоте. К своей, а значит — к новой красоте. Он вдохновляется конкретными стилями и интонациями. Брамс для него — объект влюбленности. А также Бетховен, Лист, Шуман… Из них он может взять любую интонацию и сделать так, чтобы они узнавались, но в совершенно ином облике. Он может положить эту узнаваемо-неузнаваемую интонацию в инициальное тематическое начало, но может высветить ее в ходе развертывания формы. А формы его исповедуют репризность, иногда «тотальную» классицистскую репризность (например, в 4-м хроматическом этюде, написанном в форме «квадратной» темы с вариациями). Как это немодно! — скажете вы. Но ему важно другое: репризная форма позволяет еще раз оценить красоту найденного, еще раз обольститься изящно изобретенной индивидуальной краской. Это старое мышление. Но вот изобретения в гармонии, в виртуозной фигуративной технике, в полифонических сочетаниях, ритмике, сонорные привнесения — все это совершенно новое, а главное — индивидуально новое. Его музыка сразу распознается как созданная во второй половине ХХ века, несмотря на такие названия, как «Отзвук Мефисто-вальса», «Каприччио памяти Брамса», «Трансцендентные вариации на тему Листа» etc. Фантазия до-минор — тот же анахронизм в названии и та же поражающая новизна в результате. Путь к ней в нем самом шел через вершинные образчики жанра у Баха, Моцарта, Шумана, Листа, Шопена… Все эти Фантазии были в репертуаре великой и незабвенной Марии Вениаминовны Юдиной, все они так или иначе отразили трагические коллизии бытия, столь остро ею ощущавшиеся. Но Рябову важно, чтобы слушатель понял «путь посвящения», эту «красную нить» замысла, и композитор искусно создает то, что обычно называют аллюзиями. И в данном случае это аллюзии не стилей, но конкретных Фантазий. Лучше всего обратиться к примерам, обнажающим его, рябовскую технику переосознания вовлекаемого материала, столь далекую от привычного цитирования.

Пример 1.

Пример 2.

Первый пример — переосмысление коды Хроматической фантазии (перед фугой) И.С. Баха. Второй — сомкновение идей (иначе не скажешь) из Фантазии Шумана и из Фантазии Моцарта. Причем в первом случае максимальное приближение (в рябовском понимании) к цитированию, а во втором — максимальное отдаление от него. А результат в обоих случаях конкретный: это новая, другая музыка.

Как же приятно писать отзыв в восторженном тоне! Конечно, для подобного должен быть соответствующий повод. Но даже если он очевидно присутствует, как правило, подпускается какая-нибудь капля дегтя, какой-нибудь элемент брюзжания. Мы отвыкли от восторженных рецензий. А мне вот после прослушивания Фантазии Рябова захотелось тоже стать «неоромантиком» в своих писаниях и воскликнуть: «Шапки долой, господа!» Но… я удержусь. Другие композиторы обидятся. А вот западные критики более откровенны в своих порывистых откликах, выражающих высокий чувственный и интеллектуальный восторг перед новым художеством. И когда нам твердят, что со смертью Шостаковича золотая струна нашей звуковой поэзии оборвалась, я не верю этому, ибо слышу ее волшебство и сегодня. И не один я слышу это. Вот что пишет итальянец из Триеста Этторе Брук — маститый критик и искушенный знаток искусства. Его отзыв лучше всего представляет Фантазию Рябова, а для нас важно, что отзыв этот «со стороны», «оттуда», где новая русская музыка (помимо классических имен) представлена чрезвычайно скупо (если представлена вообще). Вот эти примечательные слова, приводимые нами с небольшими сокращениями:

«В конце программы молодого пианиста из Советского Союза прозвучало произведение, эффект от которого произвел впечатление «разорвавшейся бомбы». Это была Фантазия до-минор памяти Марии Юдиной московского композитора Владимира Рябова… Следует отметить абсолютную уникальность этого сочинения во всех аспектах. Тональность до-минор, входящая в название сочинения (в конце ХХ века!) является символическим олицетворением борьбы за Гармонию вопреки Хаосу… Эта борьба происходит в течение всего произведения, длящегося более 20 минут. Времени слушатель, впрочем, не замечает, так как оно астрально, и даже трансцендентно, а изложение художественной мысли настолько сконцентрировано, что отвлечься невозможно ни на секунду. Время от времени в Фантазии возникают как бы «тени» шедевров европейской музыки (Бах, Моцарт, Шуман, Шопен, Лист), и на каждой такой «тени» лежит ярко выраженная «печать» Нового Художника.

Крайне необычна также структура произведения, состоящая из двух Сонат, разделенных Траурным маршем и обрамленных Интродукцией и Кодой… В заключительном разделе Фантазии Гармония и Хаос приходят как бы к согласию (как в процессе мироздания). Использование всего многообразия фортепианной фактуры и технологии, акустических возможностей инструмента, новых приемов звукоизвлечения (и даже, что невероятно, «звукопродолжения»), динамического спектра на предельных рубежах (если не за ними?) — все, абсолютно все в Фантазии происходит в первый раз … Произведение насквозь романтично, хотя в нем использована и 12-тоновая техника письма (как бы «незаметная» на слух) и даже пресловутые кластеры, которыми так изобилует современная «фортепианная» музыка. Здесь, однако, все удивительным образом сочетается, чуть ли не в единственно возможном варианте. Ни на йоту эклектики, все естественно.

Фантазия памяти Марии Юдиной, как некий синтез, является редкостным воплощением совершенства всех его составляющих: полный охват европейской музыкальной культуры трех столетий и вместе с тем — подлинное новаторство; изложение музыкального текста является в полной мере фортепианным и в то же время в музыке постоянно присутствуют черты симфонизма; свобода, с которой передается слушателю музыкальная мысль, ощущается параллельно с неумолимой логикой развития формы. В сочинении есть стремительно мощная сила и трогательная нежность, ясность и загадочность, воля и трепет, мгновенность и бесконечность и все это — Фантазия до-минор.

Имея за плечами почти 50-летний опыт работы в музыкальной критике и являясь автором нескольких художественных произведений о музыкантах, я глубоко убежден, что это сочинение не только может, но и должно исполняться пианистами в одной программе с шедеврами мировой фортепианной музыки. Фантазия наверняка выдержит любое «соседство» в концерте, так как по своим художественным качествам, отточенности письма и широчайшему охвату в смысле философском и эстетическом она сравнима, пожалуй, лишь с «Крейслерианой» Шумана и Сонатой h-moll Листа. В фортепианной же музыке ХХ века Фантазия до минор Владимира Рябова — одна из крупных вершин, к сожалению, пока еще «малоизученных».

Несмотря на мгновенный успех у любой публики, не чуждой Музыке, истинная ценность и уникальность произведения будет, вероятно, понятна не в скором будущем, поскольку это творение Мастера загадочно, а может быть, в нем есть и Тайна» («Концертное обозрение», приложение к газете «Giornale dello Spettacolo», Триест, 1989. Перевод с итальянского Нины Пастернак).