Пьер-Лоран Эмар: «Лист был настоящим борцом за новую музыку»

21 ноября 2010 в Концертном зале им. П. И. Чайковского играл Пьер-Лоран Эмар — пианист, включенный в абонементную серию «Пианистическая Франция». И выступление его в заполненном почти до отказа большом концертном зале действительно шло, что называется, «под французским флагом»: музыка звучала исключительно французская — сочинения Равеля, Мессиана и Булеза. Причем Равель замыкал программу, а Мессиан открывал. В результате возникла форма, которую так любил основоположник музыкального импрессионизма Клод Дебюсси: стремление к обнажению главной темы в конце в значении итога и точки стремления.

— Господин Эмар, почему в этот раз Вы исполняете в Москве только французскую музыку?

— В первую очередь потому, что гастроли проходили в рамках Года Франции в России. В мою сольную программу вошли три цикла: во-первых, не слишком известные «Восемь прелюдий» Мессиана — их нечасто играют. Это сочинение его молодости, ему было лишь двадцать, стиль еще не вполне оформился. Но там очень много элементов, из которых позже сложится его почерк, краски уже предвещают зрелого Мессиана. Очень волнующее произведение — написано вскоре после того, как он похоронил мать. Весьма интересно увидеть личность Мессиана сквозь эту музыку: настроение некоторых пьес — очень грустное, очевидно траурное, но в других много света, и из них видно, каким жизнелюбивым человеком был Мессиан, как светло он мог смотреть на мир даже в тяжелые моменты. А это был один из тяжелейших — он невероятно любил свою мать.

Что касается «Отражений» Равеля, этот цикл известен лучше и исполняется чаще, в том числе, полагаю, и в России. Но не так часто, как заслуживал бы того. Он завершает мой диск, недавно вышедший на Deutsche Grammophon. Это тоже очень интересный цикл, красноречиво говорящий о своем времени (1904–1905): момент взрыва, смешения стилей в искусстве, что отразилось и в «Отражениях», куда вошли пять пьес совершенно разного характера. Невероятно, до какой степени различаются техника, фактура, тип письма, подход к пианизму в каждой из них! Между этими двумя циклами я поместил «Нотации» Булеза — как и Мессиан, он написал их в двадцать лет и первоначально не предназначал для публикации. Это случилось гораздо

позже, когда он вернулся к «Нотациям», чтобы оркестровать их. Булез считает их своим первым опусом, индивидуальный стиль его также еще не сложился, но сила композиторской личности в этой музыке уже слышна.

«Возможно, самое важное в музыке Мессиана — его работа со временем: он увидел его так, как прежде никому не удавалось».

— Вы приготовили эту программу специально для Москвы?

— Именно ее я играл только в Москве, но «Отражения» в течение всего сезона исполняю во многих городах и странах — я думал об этой вещи годами и хочу посвятить ей некоторое время своей жизни, она восхищала меня давно. Другое дело «Прелюдии» Мессиана — их я играл еще во время своего первого сольного турне, когда мне было 16–17 лет. А с «Нотациями» Булеза просто живу — это один из главных композиторов моей жизни, которого я всегда исполняю много. В некоторых городах Америки буду играть в один и тот же вечер «Прелюдии» и «Отражения», на фестивале в Люцерне тоже. Но объединю их не с Булезом, а с некоторыми пьесами Шопена.

— Насколько для Вас важно быть не пианистом вообще, а именно французским пианистом?

— Я не задумываюсь об этом специально — это часть моей индивидуальности. Я француз, носитель французской культуры, родился во Франции, но в гораздо большей степени я ощущаю себя европейцем, жителем планеты Земля. За одну минуту этого не осознать, и тем это более захватывающе. Я выступаю в Англии, Германии, Австрии больше, чем во Франции, исполняю много немецкой музыки. Мне очень близка и венгерская музыка. Ощущать себя французом — важная часть моей самоидентификации, но лишь часть.

— Как и Булез, Мессиан — один из главных композиторов Вашей жизни: Вы всегда играли много его музыки, особенно в 2008 году, когда отмечалось его 100-летие. Вы не устали от Мессиана немного? Что нового может сказать нам его музыка в XXI веке?

— Для меня действительно важно не устать от той или иной музыки, так как я хочу сохранить с ней хорошие отношения. В случае с иной музыкой это проще, поскольку она сильнее сопротивляется повторениям. Но Мессиан — постоянная часть моей музыкальной жизни, моей юности, и с его музыкой мне особенно важно сохранить отношения. Когда играю Мессиана реже, мне сразу начинает его не хватать, а в 2008 году я был художественным руководителем грандиозного фестиваля к столетию Мессиана — он проходил в Лондоне с февраля

по декабрь. Я был занят не столько игрой, сколько составлением программ — это дало мне еще одну возможность поздравить его со столетием. На открытии мы исполняли «Из каньонов к звездам» вместе с Ensemble Intercontemporain, моей «прежней семьей»: в этом ансамбле я провел целых восемнадцать лет.

Что может принести музыка Мессиана молодым поколениям? В ней очень важна духовная составляющая, у нее особые краски и звучание. Возможно, самое важное в музыке Мессиана — его работа со временем: он увидел его так, как прежде никому не удавалось. Наша дружба началась очень рано — мне было двенадцать лет, и я благодарен судьбе за то, что был принят в семье Мессиана как родной. Это были очень близкие и очень особенные отношения: фантастическая школа музыки, школа жизни.

— До сих пор ходят легенды о Вашем концерте, состоявшемся в ФИАНе много лет назад: тогда Вы исполнили целиком цикл Мессиана «Двадцать взглядов на лик младенца Иисуса». Помните ли Вы этот концерт?

— Да, конечно. Если не ошибаюсь, он состоялся в 1981 году, когда подобная программа не слишком приветствовалась. И как раз поэтому там собралась потрясающая публика, ведь в ту пору почти все крупные российские музыканты еще не разъехались. Музыкальная жизнь в странах Восточной Европы была исключительно насыщенной, и многие люди из разных областей искусства и науки были связаны самым тесным образом. Духовная жизнь кипела, и тот концерт в академическом институте оказался для меня сильнейшим впечатлением.

— Есть еще один важный для Вас композитор — он родился днем позже Мессиана и жив до сих пор. Я говорю об Эллиоте Картере, которому в декабре 2010 исполняется 102 года и который неоднократно писал для Вас. Как он себя чувствует?

— Он не просто жив и здоров, он в отличной форме! Знаю, что в это невозможно поверить, но его дух — это дух молодого человека. У него фантастическая память, невероятное чувство юмора и, что самое удивительное, неиссякший творческий потенциал. Он сочиняет одно произведение за другим. Последний раз я видел Картера в августе.Мы с детьми навещали его в Нью-Йорке: он пригласил нас домой, и мы чудесно проговорили на протяжении часа, очень живо и весело. Недавно он закончил концерт для фортепиано, ударных и оркестра с двумя солистами — интереснейшая вещь, на редкость свежая. Знаете, когда меня спрашивают

о молодых композиторах наших дней, я первым делом думаю именно о Картере. С его свежестью, энергией, богатством идей, изобретательностью — для меня он воплощение того, каким должен быть молодой композитор. Я буду удостоен чести — и удовольствия — первым сыграть этот концерт. Надеюсь, это произойдет в июне на фестивале в Олдборо, где я художественный руководитель.

— Это будет лишь одна среди многих премьер, которые Вам довелось исполнить. В свое время среди них Вы выделяли «Этюды» Лигети и «Респонсорий» Булеза, называя их главными премьерами Вашей жизни. К ним добавилось что-нибудь?

— О да. Я очень рад нашему постоянному сотрудничеству с Джорджем Бенджамином, мне довелось первым сыграть многие его сочинения: «Antara», «Shadowlines», «Piano Figures». Все это отличная музыка. Назову и сочинения Марко Строппа — его большой фортепианный цикл «Miniature Estrose» или его недавние пьесы для детей, которые я считаю важным вкладом в фортепианный репертуар. Конечно же, сочинения Картера — его «Сети» или Токкату должен играть, по-моему, каждый пианист. Фортепианный концерт Петера Этвеша, в котором мне довелось играть не только на рояле, но и на электропианино: это было интересно, хотя, конечно, если ты привык к большому концертному роялю, электропианино неизбежно заставит тебя страдать. Некоторых сочинений я пока еще жду: например, фортепианных концертов, которые напишут для меня Тристан Мюрай и Харрисон Бёртуисл. Но сейчас я играю меньше премьер, чем раньше, предпочитая повторить некоторые из сочинений, которые исполнил первым. Дело не в том, сколько премьер ты сыграл, а в том, чтобы достойное сочинение стало репертуарным — качество важнее количества.

— В декабре 2008 года Вы планировали концерт в Москве на фестивале памяти Мессиана, отменившийся из-за Вашей болезни. Тогда казалось поразительным, что в расписании артиста, собирающего крупнейшие залы мира, — бесплатный концерт в Малом зале консерватории.

— Важнее всего для меня — «делать» музыку, а для этого есть разные пути. В свое время я «делал» музыку как член «Ensemble Intercontemporain» — большого ансамбля новой музыки, — что было очень важно для меня. Это был счастливый шанс оказаться в авангарде новейшей музыки, познакомиться со многими новыми композиторами

и сочинениями. И для меня как для солиста особенно ценным опытом стала постоянная работа в коллективе, где мне приходилось играть на самых разных клавишных инструментах, осваивать новые технологии: потрясающее музыкальное приключение.

Это может быть и преподавание, которое мне очень нравится и которое для меня так же важно. И концерты самого разного рода, с самым разным репертуаром — главное, чтобы это было наполнено смыслом и каким-либо образом послужило развитию этого мира и обновлению музыкальной жизни.

— В прежние сезоны Вы, как правило, были приглашенным артистом одновременно во многих городах мира, что давало Вам возможность планировать самые разные программы на свой вкус. Где Вы занимаете такую позицию сейчас?

— В нынешнем сезоне я нигде такой позиции не занимаю. В данный момент моя работа над планированием программ — в первую очередь, фестиваль в Олдборо. Он длится семнадцать дней, по три мероприятия ежедневно — от этого голова идет кругом, хотя невероятно интересно. У меня есть возможность приглашать артистов на свое усмотрение, я многому учусь в процессе этой работы, но отдаю ей массу времени и сил. На этот сезон у меня также запланирован трехнедельный тур с Кливлендским оркестром: я буду играть Концерт Шумана и Второй Бартока. А в следующем сезоне посвящу неделю концертов в Веймаре 200-летию со дня рождения Листа.

— Продолжается ли сотрудничество с «Deutsche Grammophon»?

— Да, у нас есть планы. Следующий наш проект будет посвящен фортепианной музыке Листа — к его 200-летию. Я уверен, что Лист гораздо богаче, глубже и интереснее как личность, чем нам часто кажется. Мне хотелось бы подготовить несколько программ, в том числе для записи, которые показали бы, как много значили его изобретения для своего времени, для других видов искусств, для других композиторов. Его очень волновала музыка будущего, он был настоящим борцом за новую музыку, что осознается отнюдь не всегда — в том числе, при интерпретации его сочинений. И я собираюсь сопоставить фортепианную музыку Листа с музыкой следующих эпох, которая помогла бы высветить новаторскую сторону его личности.

— Как постоянный артист этой фирмы, Вы должны записываться только на ней?

— Нет, поскольку иногда мне интересно записать сочинения, которые очевидным образом не подходят для столь крупного лейбла — для этого есть другие пути. Например, я записал фортепианный концерт Марко Строппа с Филармоническим оркестром «Радио Франс» под управлением Петера Этвеша — эту запись можно найти в Интернете. Но не на диске. Для музыки подобного рода, думаю, это лучше: не так уж много людей ею интересуется, однако по всему свету рассеяно некоторое их количество, и хорошо, если им она в равной степени доступна. Мне хотелось также записать «Сети» Картера, но это очень короткая пьеса — четыре минуты, трудно придумать, куда ее поместить. Поэтому ее запись можно найти в iTunes. Сотрудничество с крупным лейблом не мешает мне делать то, что рассчитано на более узкую аудиторию.

— Есть ли у Вас свобода в выборе репертуара для «Deutsche Grammophon»?

— Да, абсолютно: все, что мы сделали с «DG» — Бах, Мессиан, Равель, — было предложено мной. Двойной концерт Бартока был записан по предложению Пьера Булеза для его бартоковской серии, но, конечно, от Бартока с Булезом я бы никогда не отказался. И надеюсь сделать вместе с «DG» еще очень многое, иначе надолго не остался бы там. Я всегда старался и буду стараться играть и записывать то, что хочу — иначе нет смысла заниматься музыкой. И то, что до сих пор мне это удавалось, большая удача. Но не все получалось сразу: когда тридцать лет назад я обивал пороги звукозаписывающих компаний, крупных и не только, предлагая выпустить «Двадцать взглядов на лик младенца Иисуса», это никого не интересовало. Теперь же мои предложения, как правило, принимаются, если они достаточно реалистичны.

— Пьер Булез считает, что с появлением современных коммуникаций возросла разобщенность людей — у них как будто пропал стимул к общению. Вы согласны?

— Это очень интересная точка зрения. Мы живем в невероятно сложное время, по поводу которого невозможно делать какие бы то ни было обобщения. По-видимому, сегодня действительно происходят коренные изменения в менталитете людей, и это вопрос не столько географический или

национальный, сколько поколенческий. Раньше считалось, что разница между поколениями — четверть века, сегодня же она может составлять год или два. Оказалось, что новые средства коммуникации не способствуют улучшению возможностей восприятия, особенно если надо сконцентрироваться на чем-либо продолжительном. До какой степени это мешает понимать других людей, другую культуру? У меня нет ответа на этот вопрос, но я думаю над ним, как и многие сегодня.

Иногда я очень удивляюсь, когда вижу, что многие важные события и явления сложнейшей истории ХХ века остались не впитаны современной культурой и полностью ушли в прошлое. Многое из авангардного искусства, не только музыкального. Даже когда есть возможность быть хорошо информированными, люди остаются во многом провинциалами. Поэтому технологии ничего не решают, каждый должен работать над собой.