Памяти Марии Крих

Ушла из жизни замечательная пианистка и педагог Мария Крих. Ей было 85 лет. Выпускница Львовской консерватории по классу легендарного профессора Александра Эйдельмана, с 1977 — заведующая кафедрой специального фортепиано в родной консерватории. В 1950–60-е годы много выступала, позже сосредоточилась на педагогической деятельности. В 2014 г. в сборнике статей главного редактора «PianoФорум», профессора Всеволода В. Задерацкого вышло эссе, посвященное Марии Юрьевне — «Из далей ушедшей юности нашей…».

Машину времени пока еще не изобрели и, видимо, не изобретут никогда. Ту машину, которая позволяет перемещаться в будущее. А вот для путешествий по вектору ретроспективы такая машина дана нам природой. Это память наша, которая с годами обнажает событийные акценты пережитого и позволяет нам перемещаться именно в эти пункты пройденного пути, минуя несущественные и суетные моменты ушедшего времени. И я мысленно погружаюсь в глубины памяти и легко нахожу тот образ, к которому сейчас восходит моя мысль, ― образ юной Марии Крих. Это несомненный акцент, сильный, не забытый. Я мысленно вижу и себя, совсем юного, неоперившегося, жадно глотающего впечатления, и пытаюсь осознать прежде всего того себя уже с высоты возрастных представлений. Теперь мне ясно, что в юности, когда ты однажды восхищаешься звучанием, в это мгновение будто познаешь цену уникального творческого усилия, цену духовного общения посредством звуков во всей его неизмеримой глубине. В этот момент, когда ты предельно открыт и прикасаешься к таинству таланта, видишь, как легко он возвышается над тобою, как глубока его тайна, как обольстительна и недоступна она. В той далекой юности мы, в сущности, были романтиками, мы хотели только мечтать о таком миропорядке, где чистота сохраняет чистоту, а опасные идеи и догадки растворяются в поэтических воплощениях и тем самым позволяют нам выйти из пределов двуличного времени. Искусство было спасением души, и когда оно (настоящее!) рождалось одним из нас, это производило огненное впечатление. Такими для меня стали первые опусы Скорика, дебют Турчака и то единственное дарованное мне музыкальное откровение Марии Крих, которое мне довелось услышать в 1953 году в Малом зале Львовской консерватории, располагавшейся тогда на улице Чайковского.

Надо сказать, что я рос в семье уникального музыканта и замечательного пианиста. Удивить меня пианистическими откровениями уже тогда было нелегко. Но это была моя вторая встреча с Марией Крих, когда я сознательно пришел слушать ее, и был я тогда уже ее младшим коллегой — студентом консерватории. А первая встреча с ней состоялась годом раньше, в нашей убогой квартирке на улице Киевской (тогда она еще называлась «На байках»). Это был последний год жизни моего отца, и он, видимо, в связи с болезнью, собрал учеников у себя дома для консультаций. Я украдкой наблюдал за всем этим со стороны и заметил, что он обращается в основном к юной Марии, которая мне показалась ошеломляюще прекрасной и почему-то совершенно таинственной. Мне казалось, что на нее наброшен некий невидимый покров, флёр уникальности, какой-то особой утонченности и чувственности (sic!). И вот где-то через год с небольшим я пришел на скромный академконцерт фортепианной кафедры слушать ее. Несколько молодых пианистов играли тогда, но сейчас, спусти полстолетия, я помню только ее, притом помню отчетливо, ярко, будто это был ее Klavierabend. Играла она Шопена. Что именно ― точно не помню: как будто одну из Баллад и (или) Полонез-фантазию. Но и через полвека мне ясно видится ее образ и помнится образ звучания, ибо остался след моего чувственного отклика ― я был пленен и поражен. Что помнится: полное отсутствие стремления к внешнему эффекту ― только к внутренней правде. Ощущение откровенного признания, погружения в мир искренности, некая лирическая исповедальность, чудесное присвоение композиторской мысли, слияние мыслей, чувств и воль в звучащем результате и еще чувственность ― особая, конкретная, персональная. Может быть, тогда я только начинал понимать, что высокое исполнительство сродни самому сочинительству, когда homo ludens воспринимается как творящий герой, не передающий, а создающий всё слышимое. Может быть, тогда впервые, в мрачных сгущениях той жизни я впервые задумался над обаянием исполнительства как профессии. Нечетко, но шевельнулась мысль о том, что для исполнителя-музыканта предметом изображения становятся не жизненные события и реалии, не шершавая наша «действительность», а сама звуковая поэзия. Это позволяло уйти от двуличности бытия, от недомолвок и умолчаний, от эзоповых иносказаний. Здесь царство правды, но правды глубинной, той, что не может быть высказана в слове, а если и может ― то в слове поэтическом.

Это сейчас мне ясно, что когда я слушал ее Шопена, в подсознании моем билась мысль о свободе. В жестком обрамлении тоталитарных решеток того времени лишь наша абстрактно-звуковая сфера поэтики позволяла свободу фантазии и волеизъявления. Но ощущение свободы, реализованной в творческом результате, возникало только при достижении подлинного художества. И когда большие мастера, приезжавшие к нам из свободных стран, являли подобный результат, ― это, конечно, волновало и возбуждало мысль. Но подлинное ликование сердца случалось лишь тогда, когда свои поднимались к вершинам свободного творчества. Из сумрака катакомб, в которые была загнана культура. В ту пору это было возможно почти исключительно в сфере исполнительства. Мария Крих и была для меня такой «своей», сумевшей удивить свободной правдой сердца, выраженной в звучании, воспринятом мною тогда в приближении к совершенству.

Она не пошла по стезе исполнительства ― и концертная сцена потеряла одну из потенциальных звезд. Я глубоко в этом уверен. Но выбранная ею дорога оказалась не менее плодотворной для культуры нашей. Мария Юрьевна ― педагог особой, тоже звездной удачи. Ее учительство ― это не просто профессионально-ремесленный акт. Для нее это то самое творчество, в котором художник обретает энергию обновления. Она избрала континуальный, несменяемый контакт с молодостью. Созидание поэтических душ ― ее избрание, ее судьба. И этот тонкий и необыкновенно энергоемкий труд дарит ее неувяданием энергии и молодостью сердца.