Паскаль Девуайон: «Для меня важен постоянный поиск нового»

Известность пришла к пианисту Паскалю Девуайону в 1978 году: тогда он завоевал вторую премию на Международном конкурсе им. П.И. Чайковского в Москве. И стал первым французским исполнителем, добившимся такого успеха на этом состязании. Маэстро Девуайон выступает в лучших залах мира, сотрудничает с самыми именитыми оркестрами, участвует в престижных фестивалях — как соло, так и в составе камерных ансамблей. С 1996 Паскаль Девуайон — профессор Университета искусств в Берлине. Именно в Берлине и состоялась беседа с пианистом: постоянный автор «PianoФорум» Александр КУЛИКОВ — аспирант его класса.

— Вы хорошо известны в России как один из победителей Шестого Конкурса имени Чайковского, и российская публика всегда посещает Ваши концерты с огромным удовольствием. Нашим читателям было бы интересно узнать, каким был Ваш путь в музыку. Были ли Ваши родители музыкантами?

— Мои родители не музыканты, но мой старший брат брал уроки фортепиано. Впоследствии он бросил занятия, а я — продолжил. По этой причине любовь к музыке у меня проявилась сравнительно поздно, лет до двенадцати я не представлял себе, что стану пианистом, а жил как самый обычный ребенок — с увлечением играл в футбол и проводил много времени с друзьями.

— Вы учились в обычной общеобразовательной школе. Проявляли ли Вы особый интерес к каким-либо предметам — например, к литературе, к математике? Трудно ли было совмещать это с занятиями музыкой?

— Да, это было серьёзной проблемой. Я должен был всякий раз делать выбор, так как музыке необходимо было уделять много времени. Мои родители считали, что целесообразнее поступить в технический вуз, и не разделяли моего стремления стать пианистом, так как музыканты, по их мнению, всегда испытывают трудности с работой и вообще с жизненным благоустройством, в отличие от востребованных «технарей». Поэтому я заключил своего рода соглашение с родителями и в шестнадцать лет окончил школу физико-математического профиля, чтобы иметь возможность поступить в технический институт. Однако после окончания школы я всё же вернулся к профессиональным занятиям музыкой.

— Вскоре Вы стали лауреатом нескольких крупных конкурсов (имени Виотти в Верчелли, имени Бузони в Больцано, в Лидсе). Тем не менее, после этих побед Вы приняли решение участвовать и в Конкурсе имени П. И. Чайковского. Каковы были Ваши главные мотивы?

— На конкурсе в Лидсе я занял третье место, в те времена это уже было большим успехом. Я получил несколько ангажементов, однако вынужден был от них отказаться: в моей жизни произошел несчастный случай, в результате которого я не подходил к инструменту около девяти месяцев. После такого перерыва всегда сложно возобновить концертную карьеру. Я переговорил со своим менеджером и получил от него совет, что для возобновления активной концертной деятельности необходимо снова выступить на каком-либо престижном конкурсе. По срокам мне подходили два: Королевы Елизаветы в Брюсселе и имени Чайковского в Москве. Несмотря на то, что Брюссель ближе к моей родной Франции, я всё же выбрал далёкий, неизвестный, но привлекательный Советский Союз; главным аргументом была моя любовь к музыке Чайковского.

— Помогла ли Вам вторая премия Конкурса Чайковского в пианистической карьере?

— В то время это был один из самых авторитетных конкурсов в мире, и премия действительно очень помогла мне успешно включиться в музыкальную жизнь во многих странах, за исключением Франции. Возможно, эта проблема сопровождает меня всю жизнь — специфические взаимоотношения с моей родной страной.

— Сейчас Вы известны не только как пианист, но и как профессор ведущих музыкальных вузов. Как началась Ваша педагогическая карьера?

— Моя мать — педагог, и мне всегда нравилось преподавание как путь установления контактов, нахождения взаимопонимания с разными людьми, поэтому я давал частные уроки уже с 18 лет. Позже захотелось организовать собственный класс, и я стал искать место профессора. Это оказалось достаточно сложно, так как во Франции для этого необходим диплом на право преподавания, а у меня был диплом пианиста-исполнителя. Это требование казалось мне абсурдным, какой-то бюрократической игрой.
Поначалу я принимал предложения работы в нескольких небольших консерваториях. Моя деятельность как преподавателя была успешной, и я решил получить место в Парижской консерватории. Это было очень трудным делом, но в то время у профессора Жака Рувье не оказалось ассистента, и я был приглашён на это место. Впоследствии получил и собственный класс.

— Сейчас у Вас большой класс в Университете искусств в Берлине, Вы постоянно проводите мастер-классы в Европе, в Японии. Как Вам удаётся сочетать исполнительскую и педагогическую деятельность?

— Прежде мне это было сложнее, так как я искал возможности больше выступать как пианист и в то же время расширял педагогическую деятельность. Теперь, когда я реже выступаю с концертами, мне удаётся все согласовывать. Если я в Берлине, и все мои студенты тоже там — то всё в порядке.

— Как бы Вы охарактеризовали себя в качестве педагога? Вы строгий учитель?

— Теперь я менее строг, чем раньше. Я думаю, это правильно, так как моя цель — не организовывать за студентов их музыкальную судьбу, а научить их делать это самостоятельно. Если мои «питомцы» готовы работать вместе со мной, то мы можем многого добиться. Если же они ещё не готовы к этому, я могу подождать, но в таком случае я прилагаю максимум усилий, чтобы они всё же приучились к совместной работе. В этом я вижу свой долг. Если студент отказывается продвигаться в этом направлении, то при отсутствии взаимопонимания ничего нельзя поделать. Можно, конечно, заставлять, но я считаю это бесполезным.

Надо признать, что современные методы преподавания сильно отличаются от практиковавшихся ранее. Взаимоотношения «студент — профессор» были в прошлом совсем другими. Сейчас возраст студентов моего класса — от 17 до 26 лет, и все они уже взрослые, состоявшиеся личности. Единственное, что я могу, — абсолютно искренне критиковать их, точнее говоря, анализировать их игру, а строг я, прежде всего, в требовании уважения к музыке. Я требую, чтобы студенты не просто автоматически следовали моим указаниям, а понимали, что и как они исполняют, особенно это относится к качеству звука, фразировке, полифонии и пр.

— В Ваш класс приезжают молодые пианисты со всего мира. Все они прошли определённую подготовку у себя дома. Возникают ли у Вас как у преподавателя проблемы, связанные с несовпадением традиций в разных странах?

— Я не ожидаю, что студенты будут играть так, как хочу этого я. Когда я преподаю, для меня важно услышать личность, отличающуюся от других. Я не собираюсь учить японца точно так же, как русского, поляка или француза. Для меня важна индивидуальность. Я твердо убеждён, что к каждой культуре следует относиться с уважением, так же, как и к творчеству каждого композитора. Важно понять дух сочинения и выразить его. В конце концов, музыка приемлет самые разнообразные интерпретации, в противном случае не существовало бы столько разнообразных пианистов. Важнее найти общие подходы, объединяющие меня с каждым студентом. Никому не доступна абсолютная истина в музыке, поэтому главное — это взаимное обогащение разных национальных традиций, а не их обособление. Музыканту сначала необходимо осознать, что он хочет выразить собственным исполнением, а затем обогатить свою игру чем-то принятым из других культурных традиций.

— Можете ли Вы предсказать кому-либо из Ваших студентов блестящую пианистическую карьеру?

— Прежде всего, не следует смешивать ярко одарённых студентов и студентов, успешно делающих карьеру. Иногда эти понятия совпадают, но чаще, к сожалению, нет. Безусловно, в моём классе есть студенты, которые достигли определённых успехов и играют в крупных залах, но я не могу сказать, что они относятся к всемирно известным пианистам первого ранга. Для меня важнее, что даже на моих классных концертах в Берлине я иногда слышу по-настоящему выдающиеся исполнения, которые доставляют подлинную радость. А являются ли такие студенты широко известными пианистами — для меня совершенно не важно. Станут ли они таковыми в будущем — это другой вопрос.

Всем известно, что сейчас существуют различные пути для успешной карьеры: важно налаживание контактов с прессой, участие в различных «политических играх». Но если мы говорим о подлинной ценности музыканта, то я могу с уверенностью сказать, что такие студенты в моём классе есть.

— Считаете ли Вы важным для студентов знание других видов искусств и наук — литературы, живописи, истории, философии и т. д.?

— Я считаю, что различные виды искусства вообще нельзя отделять друг от друга. Все выдающиеся композиторы, поэты, художники были всесторонне образованными людьми, и замыкание в одном виде искусства считалось в прошлом абсурдным. Так, близким другом Шопена был художник Делакруа, невозможно представить себе и Дебюсси вне связи его с живописью и поэзией импрессионизма.

Искусство — средство единения людей, и замыкаться на каком-то одном из его видов, на мой взгляд, даже опасно. В своём классе я требую от студентов подготовить письменный анализ исполняемых сочинений, и вовсе не для того, чтобы сделать из них музыковедов или литераторов. Я лишь хочу подтолкнуть их к более глубокому пониманию произведения, знанию истории и обстоятельств его создания. Невозможно хорошо исполнить «Картинки с выставки» Мусоргского, не имея представления о произведениях живописи, вдохновивших композитора. Я также считаю важным, помимо искусств, изучение истории и философии.

— В наши дни настоящим злом стала коррупция в музыкальном мире, особенно эта проблема актуальна для конкурсов. Считаете ли Вы целесообразным для своих студентов участие в них?

— Во-первых, я бы не утверждал, что эта проблема характерна только для настоящего времени. Я помню множество неприятных конкурсных историй, происходивших во времена моей молодости. Достаточно вспомнить хотя бы Первый конкурс Чайковского и победу, одержанную американцем Вэном Клайберном, что, по слухам, было сопряжено с определенными политическими осложнениями. Коррупция была всегда.

Трудность вот в чём: если молодой пианист не одарён способностью «организовывать» свою карьеру, то есть заниматься активным самопродвижением, то что, кроме участия в конкурсах, остаётся для него? Большинство по-настоящему великих пианистов никогда не принимали участия в конкурсах, и всё же, если нет других возможностей показать себя аудитории, то остаётся одно — участвовать в них. Необходимо только помнить, что успех зачастую связан с удачей, случайностью или «политикой», но далеко не всегда — с талантом. В определённой мере конкурсы могут быть проверкой собственных сил, но не следует быть уверенным в объективности официальных результатов.

Я могу привести пример из своей практики, который сейчас уже не является секретом. Когда я был председателем жюри на конкурсе в Женеве, случилось так, что двое моих студентов принимали в нём участие (в чём не было никакой инициативы с моей стороны). Я могу ответственно заявить, что от начала до конца конкурса я не произнёс ни слова в их поддержку и ни разу не голосовал за них вплоть до финала. Первая премия никому не была присуждена, а вторую и третью получили мои студенты, после чего сразу же пошли кривотолки о несправедливости итогов. На самом же деле я не предпринимал абсолютно ничего в их поддержку, это противоречит моим убеждениям. Я лишь хочу подчеркнуть этим примером, что списывать все неудачи на конкурсах только лишь на коррупцию несколько примитивно. Иногда жюри действительно очень сложно принять согласованное решение. Если на конкурсе появляется яркая индивидуальность, то её по достоинству может оценить далеко не каждый, и в таком случае всех скорее устроит в качестве победителя просто крепкий, хороший пианист без своего «яркого» лица.

— Были ли в Вашей практике случаи, когда коллеги по жюри судили явно несправедливо?

— Да, я припоминаю подобную историю. Я вновь был председателем жюри на одном из конкурсов, где в финал вышли пять участников. Один из них был из Китая, один из членов жюри также представлял эту страну. Уровень китайского конкурсанта был явно недостаточен для призового места, и с этим были согласны все члены жюри, кроме представителя Китая: он значительно занижал оценки всем другим конкурсантам, чтобы расчистить дорогу своему соотечественнику. Вот яркий случай коррупции, и всё же справедливость в этом случае в какой-то мере восторжествовала — китайский участник первой премии не получил.

Как мне представляется, для того, чтобы победить на конкурсе, необходимы талант, выносливость, превосходная техника. Сверх того, обязательно должно иметь место счастливое стечение обстоятельств, проще говоря — удача. Когда я был моложе, я явно недооценивал её роль. Возможно, я выиграл некоторые конкурсы потому, что не имел никакой поддержки, но никто и не был, соответственно, против меня.

На Конкурсе Чайковского, где первую премию получил Михаил Плетнев, мне была присуждена вторая. Безусловно, Плетнев — выдающийся пианист, но, по неофициальной информации, мы могли бы разделить первую премию, однако против меня, что парадоксально, проголосовал член жюри из Франции. Был ли он искренен или нет, сказать трудно.
Когда тебе двадцать лет, подобные проблемы на конкурсах кажутся вопросом жизни и смерти, но сейчас я понимаю, что это всё — суета сует. В жизни есть и другие ценности. Сама музыка куда выше всех этих мелких дрязг.

— Как изменились Ваши взгляды на фортепианное искусство и методы работы по сравнению с тем временем, о котором Вы только что вспоминали?
— Они изменились очень сильно. Когда я слушаю записи, сделанные мной в двадцатилетнем возрасте, то понимаю, что сейчас я сыграл бы совершенно иначе, но я не могу сказать, было бы это хуже или лучше, чем прежде. Просто не знаю. Человек не может прожить жизнь, не меняясь. Безусловно, я чувствую, что достиг определённого прогресса в музыке. Сейчас я исполняю многое значительно свободнее, чем раньше, и для меня важен постоянный поиск нового.

— Какие композиторы и стили наиболее близки Вам сейчас?

— Я стараюсь не замыкаться в каких-либо рамках. Тем не менее, сейчас по духу мне ближе других Бетховен, Шуберт, Шуман и Дебюсси.

— Как известно, Вы постоянно исполняете и записываете камерную музыку. Чем она Вас особенно привлекает?

— По моему убеждению, в камерных произведениях заключена душа музыки. Известно, что величайшие сочинения в истории были созданы для струнного квартета. Даже у Бетховена, автора непревзойдённых фортепианных сонат и симфоний, струнные квартеты — это вершина творчества.
Участие в камерном ансамбле воспитывает музыкантов, учит их трудиться согласованно, избегать излишней самодемонстрации, приходить к общему мнению и т. д. Без этого невозможен позитивный результат. Исполнение камерных сочинений предполагает большое количество репетиций, что даёт возможность особенно глубоко осмыслить и прочувствовать исполняемое произведение. Как я уже говорил, камерный репертуар — это лучшие страницы в творчестве великих композиторов.

— Имеете ли Вы возможность выбирать репертуар для концертов сами или вынуждены согласовывать его с менеджерами, с филармониями и т. д.?

— Конечно, я вынужден согласовывать. Возможно, только с десяток наиболее известных пианистов могут позволить себе подобную роскошь — исполнять то, что они пожелают и когда пожелают. Если же Вы не столь известны, то почти всегда вынуждены играть то, что предлагают. Крайне сложно исполнить что-то малоизвестное — это особенно страшит менеджеров. Я, как француз, по их мнению, должен исполнять преимущественно французскую музыку. Это стало одной из причин, почему я снизил свою активность как концертирующий пианист, но были и другие причины. Мне совершенно чужда безудержная карьерная гонка, без которой не обойтись в музыкальном мире. Кроме того, со временем пианисту поступает всё меньше приглашений выступить с сольным концертом, всё больше — с оркестрами. Между тем, оркестров высокого уровня сейчас очень мало, и приходится играть с посредственными коллективами, к тому же без достаточного количества репетиций, что также не прибавляет вдохновения. Когда пианист молод, то для него привлекательна сама возможность игры с оркестром, в зрелом же возрасте становишься более избирательным и требовательным не только к себе, но и к дирижёру, и к оркестру в целом. Именно по этим причинам я предпочитаю выступления в небольших залах в ансамбле с прекрасными музыкантами, со многими из которых меня связывает давняя дружба.

— Вы и Ваша супруга Рикако Мюрата успешно выступаете как фортепианный дуэт. Расскажите, как появилась идея его создания.

— Мы начали играть вместе сравнительно недавно. Идея заключалась в том, чтобы представить фортепианный дуэт не в качестве развлечения для публики, а исполнять серьёзный концертный репертуар, по большей части не известный слушателям. Надеюсь, что нам это удалось, но на этом пути далеко не все гладко. Трудно найти хороший зал с двумя подходящими роялями, кроме того, агенты неохотно соглашаются сотрудничать с фортепианными дуэтами. Тем не менее, нам сопутствует удача, мы выступаем достаточно часто.

— Наш журнал уделяет значительное внимание современной музыке. Известно, что Вы исполняете её достаточно часто. Представляет ли для Вас интерес современная российская музыка?

— Да, безусловно. Я исполнил, к примеру, ряд сочинений Софии Губайдулиной, её музыка уже стала общепризнанной современной классикой.
Главная проблема современной музыки — это её сверхсложность для исполнителей. Мы вынуждены тратить огромное количество времени на её освоение. Именно по этой причине я исполняю современных композиторов не так часто, как хотелось бы. Это мнение разделяют и другие мои коллеги. Безусловно, есть энтузиасты, которые отдают себя подобной музыке, но их не так много. Один из моих студентов — Томоки Парк из Японии — сам пишет музыку, естественно, в авангардном стиле. Однако ни он сам, ни другие студенты не спешат приносить мне на уроки современные сочинения, хотя много о них разглагольствуют; все хотят играть Бетховена, Шопена…
Я сам бы с удовольствием сыграл превосходные этюды Лигети, но это невероятно трудно, и для того, чтобы должным образом освоить их для сцены, необходимо затратить годы, которых у меня, к сожалению, нет. Я надеюсь, что в будущем появятся пианисты, не занимающиеся, подобно мне, преподаванием, которые смогут полностью посвятить себя современной музыке.

— В каких концертных залах Вам приятнее всего выступать?

— Как и все пианисты, я в восторге от Большого зала Московской консерватории. Недавно, как я слышал, там была проведена реконструкция, и я не знаю, сохранилось ли что-нибудь от того зала, в котором я играл на Шестом конкурсе имени Чайковского, когда он был одним из лучших в мире. Также я могу особо выделить зал Концертгебау в Амстердаме. Мне не очень нравится звучание в Берлинской филармонии, но в целом в Германии есть много небольших залов с превосходной акустикой. В Париже, к сожалению, я не могу назвать ни одного хорошего зала, зато в Лондоне имеется прекрасный, по моему мнению, Вигмор-холл.

— В сезоне 2010–11 Вы совершили большое турне по России: Санкт-Петербург, Москва, Нижний Новгород, Казань, Самара, Тольятти. Как возникла идея такого турне?

— Эти концерты состоялись в рамках Года Франции в России, иначе такое большое турне вряд ли можно было бы осуществить. В этом году мои концерты в России не планируются, но я собираюсь приехать в декабре в Казань и дать там мастер-класс. Очень жаль, что мне не удалось принять интересное предложение — стать членом жюри Конкурса имени Скрябина в Москве.

— В отличие от других зарубежных исполнителей, которые, как правило, ограничиваются концертами лишь в Москве и Санкт-Петербурге, Вы выступали как сольно, так и с оркестром во многих, порой не очень крупных городах России. Каковы Ваши впечатления от нестоличной публики?

— Мне было очень приятно встретить тёплый приём в этих городах. Аудитория произвела на меня самое прекрасное впечатление. Хочу отметить, что все концерты были превосходно организованы, и залы были всегда полны, но тёплое отношение публики — это, конечно, всегда самое приятное. Я считаю, что совершенно необходимо проводить подобные концерты не только в столицах, но и в менее крупных городах.
Огорчило меня только одно — я не имел возможности из-за плотного графика посмотреть сами города, в которых играл. Но, надеюсь, такая возможность мне ещё представится.

— Изменилась ли, по Вашему мнению, публика в России со времени Вашего участия в конкурсе Чайковского в 1978 году?

— Сама жизнь в России очень сильно изменилась! В СССР музыка занимала особое место, была центром культурной жизни, в том числе и для молодёжи, что очень хорошо ощущалось во время конкурса. Теперь же в России, как и в Европе, значительная часть молодёжи совсем не интересуется классической музыкой. Я полагаю, что это следствие наступления капитализма, когда единственной ценностью становятся деньги.

— А заметили ли Вы какие-либо позитивные перемены?

— Это зависит от того, что считать позитивным. Безусловно, свободы стало больше, особенно в плане заграничных поездок, русские стали свободно передвигаться по миру. Теперь в России не стало дефицита, купить можно всё, что угодно, но жизнь, особенно в Москве, мне показалась чрезмерно дорогой. Кроме того, я заметил много нищих в городах, и зимой это особенно печальное зрелище. Поэтому я думаю, что не все изменения в вашей стране однозначно позитивны.
Меня, естественно, больше всего интересует отношение людей к искусству и, в частности, к музыке. В мой класс сейчас приезжает много студентов из России, и это, как правило, очень одарённые и, что главное, одухотворённые молодые люди. Я верю, что они-то и возродят ту яркую духовную жизнь, которой всегда славилась российская культура. 