П. И. Чайковский. «Времена года». Уроки профессора Л. Н. Оборина

В начале 70‑х годов ХХ века на совместном заседании четырёх кафедр специального фортепиано Московской консерватории было принято решение: ввести в учебные планы студентов двух младших курсов исполнение фортепианных миниатюр и произведений так называемой «средней» формы П. И. Чайковского.

Эта мера была до некоторой степени вынужденной — в консерватории, носящей имя Чайковского, перестала звучать фортепианная музыка композитора. Исключением являлся лишь незабвенный Первый концерт, да и то только тогда, когда кто-либо из студентов начинал готовиться к Всесоюзному конкурсу, в программу которого вышеназванный концерт был включён.

Автору этих строк, поступившему в 197I году в класс народного артиста СССР, профессора Льва Николаевича Оборина, несказанно повезло, ведь «проходить» миниатюры Чайковского под руководством всемирно признанного исполнителя «Времен года» — подлинное счастье.

Как известно, Л. Н. Оборин обучался у К. Н. Игумнова — музыканта, чей облик неразрывно связан с русской национальной традицией в искусстве. Влияние, которое оказал Игумнов на формирование личности Оборина, — огромно. Безусловно, те педагогические принципы, которые исповедовал Игумнов, нашли свое отражение в педагогической деятельности Оборина.

В классе Льва Николаевича постоянно звучала русская музыка и часто не самая «заигранная». В этой связи вспоминается эпизод, рассказанный Обориным: «Как-то я был в гостях у Константина Николаевича Игумнова. Хозяин дома находился в приподнятом расположении духа, сел за рояль музицировать и довольно долго играл небольшие пьесы Лядова, Аренского, Рубинштейна. На мой вопрос, зачем он играет эту музыку, Игумнов вспыхнул и в раздражении ответил примерно следующее: «Лёва, ты ничего не понимаешь! Это же наша история, в этих пьесах дух эпохи, я сам — оттуда!».

Несколько позже, когда мы уже «работали» над Чайковским, Лев Николаевич обронил такую фразу: «Что-то в настоящее время в исполнении Чайковского утеряно». Размышляя много позднее над его словами, невольно возникло предположение: не тот ли «дух эпохи» утерян? Косвенным подтверждением этой мысли является анализ названий и эпиграфов ко всем 12 пьесам цикла «Времена года». Оборин говорил, что некоторые названия миниатюр, например, «У камелька», «Масленица», «Святки», не вызывают у студентов ясных представлений и ассоциаций. А для исполнителя чрезвычайно важна любая деталь, штрих, верно подмеченная интонация. Сетовал также на то, что многие прекрасные исконно русские слова, встречающиеся в эпиграфах, практически исчезли из нашего языка.

Характерной особенностью оборинской педагогики являлся тезис: от общего к единичному. Поэтому, приступая к работе над сочинением, Лев Николаевич часто начинал издалека, «брал» композитора в целом, выделяя главные, основные стилистические черты.

О Чайковском говорилось с большой любовью примерно такими словами: «Музыка Чайковского поёт как бы изнутри, требует разнообразных приёмов звукоизвлечения, тщательности и тонкости педализации, опрятности в звуковом воплощении».

Особенно акцентировалось внимание студентов на трёх, с точки зрения профессора, основополагающих моментах: темповой стороне исполнения, мышлении композитора, образных представлениях исполнителя.

О темпах Чайковского Лев Николаевич любил поговорить. Вспоминая ритм жизни своего детства и сравнивая его с нынешним — суетным и невероятно стремительным, Оборин резюмировал: «Извозчик и метро — в этом вся разница!»

О специфике композиторского мышления автора «Патетической» Лев Николаевич высказывался так: первичность оркестрового мышления Чайковского не вызывает сомнений, поэтому «фортепианный» Чайковский зачастую вторичен. Отсюда — агогика, лигатура, педализация, а также пресловутая «непианистичность» его фортепианной музыки.
Сферу образных представлений Оборин затрагивал не слишком часто, справедливо полагая, что музыка не нуждается в подробных комментариях. Когда же он обращался к словесным сравнениям, то делал это тонко и ненавязчиво, как бы исподволь возбуждая фантазию учеников. (Помнится, работая со мной над сонатой Шуберта, Лев Николаевич вспоминал о своих посещениях Вены, венцах, дворце Хофбург, знаменитом Пратере, дунайских набережных).

Говоря о П. И. Чайковском, Оборин подчеркивал, что крупные фортепианные сочинения этого композитора имеют скрытую программу, а миниатюры музыкально отражают большую гамму бытовых явлений того времени, которую нужно очень ясно представлять. К сожалению, многое из того, что зовется русским конгломератом второй половины XIX века, нами, русскими, живущими в конце XX века, воспринимается и расшифровывается не так, как должно. В этом смысле оборинские ассоциативные сравнения бесценны, ведь они — «оттуда».

Переходя к конкретным указаниям профессора Оборина к циклу «Времена года», вспоминается то, каким образом Лев Николаевич встречал приходящих к нему домой учеников: «А… Сережа (Катюша, Аркаша)! Ходи-ходи!» — именно так, по-старорусски, мягко и приветливо приговаривая, приглашал войти. Так и кажется, что первая фраза пьесы «У камелька» тождественна этому оборинскому «ходи-ходи». 