В 2012 году исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося музыканта, пианиста, педагога Александра Львовича Иохелеса, яркого представителя фортепианной школы К.Н. Игумнова. Празднование юбилейной даты вылилось в многомесячный международный фестиваль, начавшийся в феврале в городе Беэршева (Израиль). Эстафету подхватили Грузия (Тбилиси) и Россия (Москва и подмосковная Руза).
Главным организатором фестиваля стала профессор РАМ имени Гнесиных Вера Носина. В день рождения А.Л. Иохелеса, 11 марта, она была героиней передачи цикла Сергея Яковенко «И довелось, и посчастливилось» на радио «Орфей». В РАМ им. Гнесиных состоялось открытие мемориальной доски А. Л. Иохелеса возле класса, где он преподавал.
Самым важным событием фестиваля стал концерт учеников профессора Иохелеса, который прошёл в Концертном зале РАМ им. Гнесиных 17 марта. В нём приняли участие музыканты из России, Японии, Израиля, Белоруссии, Италии и США. Почётным гостем была народная артистка России, профессор Вера Горностаева, которая в начале своей карьеры в течение пяти лет была ассистенткой А. Л. Иохелеса в ГМПИ им. Гнесиных. А.Л. Иохелесу был посвящен XI Международный фестиваль-конкурс «Musica Classica», проходивший в Доме творчества композиторов в Рузе с 14 по 21 апреля.
По планам Иохелеса и сохранившимся магнитофонным записям фирма «Vista Vera» подготовила альбом из двух CD с исполнением Александром Львовичем произведений И.С. Баха. Фирма «Мелодия» выпустила диск с записями Иохелеса в серии «Легенды XX века». Сохранившиеся записи озвученных методических пособий А.Л. Иохелеса отредактированы и выпущены в виде серии из восьми CD под титулом «Уроки мастера». Издательство «Дека-ВС» в серии «Шедевры фортепианной транскрипции» выпустило сборник концертных обработок для фортепиано соло из произведений И.С. Баха, Р. Шумана и С.В. Рахманинова. При жизни А.Л. Иохелеса они не издавались.
Воспоминаниями об Александре Львовиче Иохелесе поделились профессор Московской консерватории Вера Горностаева и профессор РАМ имени Гнесиных Вера Носина.
«Сто лет интуитивно воспринимаются как нормальный срок жизни человека. Александр Иохелес ушёл раньше, но, несмотря на это, его столетие всё равно остаётся временем его жизни. Он живёт в творчестве своих учеников, в записях его исполнений, в памяти всех знавших его. Если жизнь после жизни в иных мирах относится к области веры и может подвергаться сомнению, то по отношению к этому миру она является неопровержимой реальностью. Отливаясь в бронзу истории, она входит в сферу знания. В этом смысле столетие является временем подведения итогов. Попробуем описать жизнь и творчество Александра Львовича Иохелеса такими, какими они видятся из сегодняшнего дня.
Сейчас, возвращаясь к записям А. Л. Иохелеса, мы воспринимаем их совершенно иначе. Изменилась эпоха. В двадцатые и тридцатые годы, когда начиналось его творчество, музыкальное исполнительство воспринимали, прежде всего, как самовыражение: чем более противоречивым и драматичным был внутренний мир исполнителя, тем большим был его успех. Гениальным исполнителям прощали ошибки в тексте. Создание высококачественной звукозаписи изменило всё. Игра блестящих артистов в тишине студии порой тускнела в результате необходимости строгого следования авторскому тексту. Вошли в моду записи из концертного зала, однако их качество при цифровом воспроизведении было неудовлетворительным. И тогда оказались востребованными исполнители, которые любили не себя в музыке, а музыку в себе.
Таким был Александр Иохелес. Традиции его исполнительства восходят к двум именам: Константин Игумнов и Константин Станиславский. От Игумнова, своего непосредственного учителя, он воспринял филигранную фортепианную технику и умение передавать смысл через тончайшие звуковые оттенки, от Станиславского — стремление к абсолютной подлинности в искусстве.
Александр Львович родился 27 февраля (11 марта по новому стилю) 1912 года Москве в семье врача-ординатора 4‑й Градской больницы. Профессиональное музыкальное обучение он начал с восьми лет под руководством Э. Гельмана, а в 1925 году поступил в Государственный музыкальный техникум имени Гнесиных. Уже в то время юный пианист обращает на себя внимание музыкальной общественности. Побывав на одном из концертов техникума, корреспондент газеты «Труд» А. Ценовский отмечал, что Иохелес «явно выступает из общего круга, потому что он — большой, выдающийся, яркий в своей самостоятельности талант» (5 января 1927 года).
Окончив техникум за три года, Иохелес поступает в 1928 году в возрасте 16 лет сразу на второй курс Московской консерватории в класс народного артиста СССР, профессора К. Н. Игумнова по специальному фортепиано и в класс профессора А. Ф. Гедике по камерному ансамблю. Примечательно, что музыкальные корни Иохелеса по всем линиям восходят к Бетховену: и К. Н. Игумнов, и А. Ф. Гедике через своих учителей являются преемниками школы К. Черни — Л. ван Бетховена.
В 1932 году на II Международном конкурсе пианистов имени Шопена в Варшаве Иохелес получает почетный диплом. В июне 1932 года пианист блестяще заканчивает Консерваторию, и его имя заносится на мраморную Доску почета. В мае 1933 года на I Всесоюзном конкурсе музыкантов‑исполнителей Иохелес получает вторую премию.
С 1932 года начинается активная, продолжавшаяся около полувека концертная деятельность Иохелеса. Он играл во многих городах Советского Союза, записывался на радио, выступал по телевидению. Пресса неизменно отмечала в его исполнении масштабность и глубину замысла, великолепное мастерство, тонкий колорит звучания, проникновение в стиль исполняемого произведения. Всё это сочеталось с ощущением импровизационности, непосредственного музицирования. Особенно отмечали просветительский характер исполнительства А. Л. Иохелеса, дух высокого этического служения искусству.
Просветительские задачи определили обширнейший репертуар Иохелеса. Большими событиями в музыкальной жизни стали его монографические концерты, в которых были исполнены три сонаты Ф. Шопена, весь цикл Ф. Листа «Годы странствий», пять клавирных концертов И. С. Баха (где пианист был одновременно солистом и дирижером), монографические программы Л. Бетховена, Р. Шумана, А. Н. Скрябина. Вместе с тем артист постоянно включал в свои программы и редко исполняемые, а то и вовсе забытые произведения.
Страстным интересом к новой музыке, стремлением пропагандировать неизвестные произведения отмечен весь творческий путь Иохелеса. Он был первым в Советском Союзе исполнителем целого ряда сочинений. Среди них: Третий концерт П. И. Чайковского, «Фантазия» для фортепиано с оркестром К. Дебюсси, «Концертино» А. Онеггера, «Ночи в садах Испании» М. де Фальи, симфоническая поэма для фортепиано с оркестром «Джинны» С. Франка, Четвертая симфония для фортепиано с оркестром К. Шимановского. Он исполнял партию фортепиано в первом светомузыкальном представлении «Прометея» А. Скрябина в 1958 году.
Эта сторона исполнительской деятельности А. Л. Иохелеса получила международное признание. В 1957 году в США фирмой Вестминстер были впервые выпущены грампластинки с записью произведений грузинских композиторов — фортепианных концертов О. Тактакишвили и О. Гордели в исполнении А. Л. Иохелеса. Журнал «Musical America» так отзывался об этой записи: «Это интересное пополнение репертуара, исполнение русских великолепно».
Еще в 30‑е годы пианист выступал совместно со скрипачом М. Затуловским, виолончелистами В. Кубацким, С. Кнушевицким, певицей Н. Дорлиак. К 1943 году относится создание творческого содружества — фортепианного трио Московской областной филармонии в составе А. Иохелеса, М. Затуловского (скрипка), Г. Цомыка (виолончель). За 15 лет существования этот ансамбль завоевал всесоюзное признание, исполнив практически все произведения музыкальной литературы этого жанра. В репертуаре Иохелеса были все виолончельные и скрипичные сонаты Бетховена. Известен был также дуэт А. Л. Иохелеса с певицей Н. Розановой. Они исполнили вокальные циклы Р. Шумана «Любовь и жизнь женщины», «Любовь поэта»; циклы Г. Малера «Песни об умерших детях», «Песни странствующего подмастерья», «Волшебный рог мальчика».
В 1958 году А. Л. Иохелес концертировал в Куйбышеве. Я тогда училась в Куйбышевском музыкальном училище, там впервые и услышала его игру. В программе был Скрябин. Игра Александра Львовича была наполнена мыслью и взрывчатой импульсивностью. Поразило звучание рояля — феерически красочное, ирреальное. «Вот у кого надо учиться!» — было первой моей мыслью после концертов. Моя мечта сбылась в 1960 году с поступлением с Институт имени Гнесиных.
К первому уроку я получила задание выучить за несколько дней сонату Бетховена ор. 27 № 1. Прослушав сонату, Александр Львович стал задавать мне вопросы: «Есть ли у Бетховена еще соната с подзаголовком Sonata quasi una Fantasia? Почему обе сонаты (13 и 14) объединены одним опусом? Какие аналогии в творчестве Бетховена это вызывает? Какие сферы бетховенского мироощущения раскрывает подобное сопоставление? Почему сонаты имеют такой подзаголовок?». Это был не экзамен. Александр Львович сразу вовлек меня в исследование, ввел в мир музыкальных и философских мыслей Бетховена.
За один урок он раскрыл историческую перспективу творчества композитора, показал место и роль сонаты в нем, проанализировал конструкцию, отредактировал текст, проставив аппликатуру и педаль, и в заключение сыграл всю сонату. Вот, оказывается, как издалека начинается путь к такому волшебному звучанию и наполненности смыслом музыкального потока! Это был непростой, но ясный путь к сердцу слушателя, начинающийся от знания.
Активность творческой позиции Иохелеса, его горячий, неуемный характер, стремление приобщить к музыкальному искусству возможно большее количество людей, воспитательная направленность его искусства сделали его выдающимся педагогом. Педагогическая деятельность А. Л. Иохелеса началась ещё в период его обучения в консерватории. С осени 1931 года 19‑летний Александр Львович Иохелес по предложению А. Ф. Гедике и дирекции МГК совмещает учебу с работой в должности ассистента кафедры камерного ансамбля МГК, а с 1936 года, по окончании аспирантуры в Школе Высшего Художественного мастерства при консерватории, он становится доцентом этой кафедры. В его классе занимались такие видные впоследствии музыканты как профессора А. А. Николаев и Н. П. Емельянова. Начался путь Иохелеса — педагога, создателя пианистической школы, воспитавшего несколько поколений музыкантов.
В 1946 году он был приглашен профессором кафедры специального фортепиано в Тбилисскую консерваторию. С 1952 года до конца своей жизни, оборвавшейся 19 июня 1978 года, он преподавал в Государственном педагогическом институте имени Гнесиных в Москве, был заведующим одной из фортепианных кафедр.
Александр Львович принимал активное участие в реализации идеи Е. Ф. Гнесиной о создании озвученных методических пособий. Он сделал запись нескольких педагогических комментариев. Три из них звучат на грампластинках: «И. С. Бах. Каприччио на отъезд возлюбленного брата», «Соната Бетховена ор. 31 № 2» и «Брамс. Вариации на тему Шумана», что дает возможность непосредственно заглянуть в творческую лабораторию Иохелеса и совместно с ним пройти сложными путями дешифровки музыкального текста, из первых рук получить ценнейшие советы большого музыканта и педагога-практика. Эти записи не являются буквальным переносом на пластинку урока в классе, лекции или семинара. Это новый жанр, педагогический «моноспектакль», замечательный по стройности режиссуры, объему художественных ассоциаций, глубине и артистизму.
Фонограммы Александр Львович очень широко использовал в своей педагогической работе. У него была богатейшая фонотека, которая постоянно пополнялась. В его доме часто собирался весь класс для прослушивания «Страстей по Матфею» И. С. Баха с Евангелием в руках, опер Р. Вагнера, Р. Штрауса, редчайших записей выдающихся исполнителей. Это были не просто прослушивания. Иохелес был музыкальным гидом, много рассказывал о сочинениях, комментировал исполнения. Он умел слушать и нас учил этому умению.
Александр Львович создавал вокруг себя атмосферу подлинного музицирования. Он обладал мощным энергетическим полем. В классе царил особый дух яркого артистизма и высочайшей интеллектуальной культуры. Урок всегда проходил по-разному. Иногда это был концепционный обзор целого, иногда — работа по деталям. Иной раз оказывалось достаточно его короткого замечания о распределении звучания, легкого подчеркивания одной фразы и смягчения другой, выразительного жеста, и все становилось на свои места. Работа его была глубоко индивидуальна. Он умел сказать единственно верные слова, необходимые именно этому ученику.
Замечательны были его «стилистические» уроки. Тогда Александр Львович мог играть наизусть целые страницы симфонических партитур, не говоря уже о фортепианной литературе, поражая феноменальной памятью. Иногда урок превращался в настоящий концерт. Тогда Иохелес проигрывал произведения целиком, комментируя их по ходу исполнения. Это было так образно, ярко и артистично и настолько ясно раскрывало исполнительские задачи, что стимулировало и вдохновляло ученика больше, чем иные подробные объяснения. Помню, как нас поражало, что Александр Львович, даже впервые увидев произведение, играл его совершенно законченно. Но еще удивительнее было то, как он играл, сколько было в этом чисто юношеского порыва, накала подлинной страсти.
Технологией пианизма Александр Львович увлекался, но никогда не выдвигал виртуозные задачи на первый план, учил пианизму как художественному средству. Он ценил умное решение, продуманный способ исполнения. «Технические навыки и преодоление технических трудностей — разные вещи», — говорил Иохелес. Когда ученики изумлялись его умению виртуозно сыграть трудный пассаж, мгновенно находя лучшую аппликатуру или слегка перераспределив фактуру, он цитировал Листа: «Я просто старый ловкий пианист».
В «посадке» Александра Львовича было много игумновского: прямой корпус, длинная рука почти без локтевого сгиба, собранная кисть. Нередко он стоял рядом с учеником, придерживая его за плечо и не давая согнуться, иной раз держал любителей «игры носом» за волосы. Он не любил лишних движений корпуса и кистевой разболтанности — «балета», по его выражению. Говоря о свободе как рациональной организации пианизма, Александр Львович часто цитировал слова К. Н. Игумнова: «Если пианист будет совершенно свободным, он просто упадет под рояль».
Масштаб творческой деятельности А. Л. Иохелеса проявлялся и в широте его репертуара. Развитие этого направления привело к тому, что в репертуаре А. Л. Иохелеса почетное место занял жанр транскрипции. В его программах звучали такие редкие произведения, как «Пассакалия» Баха — Катуара, «Речитатив и ария» из 30‑й кантаты Баха — Сен-Санса, транскрипции Ф. Бузони, А. Гедике, сочинения Р. Шумана, Р. Вагнера, А. А. Алябьева в транскрипции Листа. Несколько концертных программ А. Л. Иохелеса были посвящены этому жанру.
Любовь к транскрипциям отражает его композиторский дар. Им написаны фортепианные пьесы, популярная каденция ко Второму концерту B‑dur op. 19 Л. ван Бетховена. Иохелес завершил неоконченную оркестровку 3‑го концерта П. И. Чайковского для фортепиано с оркестром и был первым исполнителем этого сочинения. Творческий союз с певицей Н. Розановой вдохновил Александра Львовича на создание нового фортепианного переложения оркестрового аккомпанемента «Песен об умерших детях» Г. Малера.
Иохелес и сам был автором многих транскрипций. Он создал версию Сонаты ор. 106 («Hammerklavier») Л. ван Бетховена для фортепиано с оркестром и с большим успехом ее исполнял. Сделал транскрипции для фортепиано финала Четвертой симфонии И. Брамса, Скерцо из Пятой симфонии Д. Шостаковича, двух фрагментов из оркестровой музыки Р. Шумана к трагедии «Манфред»: «Тень Астарты» и «Альпийская фея». Музыке барокко посвящены его транскрипции арии из Деттингенского «Te deum» Г. Ф. Генделя, Речитатива из кантаты № 51, арии из «Magnificat», Органной хоральной прелюдии «О, человек» И.С Баха.
Великолепно звучат и обогащают репертуар пианистов концертные обработки для фортепиано соло четырех пьес С. В. Рахманинова ор. 11, в оригинале написанные для фортепиано в 4 руки. Особо следует отметить мастерски выполненные «Семь пьес» Ф. Шуберта, созданные на основе эскизов композитора и опубликованные издательством «Музыка» в 1985 году. Многие транскрипции в исполнении А. Л. Иохелеса записаны на радио, часть издана фирмой «Мелодия».
Если определить одним словом главное в личности Александра Львовича Иохелеса, то это — страстность. Он был удивительно многогранен, и каждая грань его таланта сверкала страстью. Она проявлялась в его великолепной эрудиции, поразительном знании музыки, в занятиях со студентами, в увлечении живописью и литературой, и в первую очередь — в его влюбленности в музыку. Круг его деятельности был широк: исполнительство, педагогика, композиция, музыковедческие исследования, лекции, создание транскрипций и редакций, и во всем он был большим и самобытным музыкантом, шел своим путем, никогда с него не сворачивая.
Александр Львович оставил глубокий след в русском искусстве. Он стал необходимым звеном в передаче традиций фортепианного исполнительства в цепи, идущей от Бетховена через Черни и Игумнова к большому числу современных пианистов. Среди его учеников — концертирующие пианисты, лауреаты международных конкурсов, кандидаты искусствоведения, профессора, доценты, педагоги всех звеньев музыкального образования в России и за рубежом. Великолепный пианист, выдающийся педагог, страстный пропагандист музыкального искусства, глубокий музыкант-исследователь, А. Л. Иохелес внес ценнейший вклад в музыкальную культуру.
А. Л. Иохелес возник в моей жизни в том важном возрасте, когда формируется всё существенное в человеке — характер, мировоззрение; в том возрасте, который можно обозначить словом «истоки». Я училась в консерватории на I или II курсе, когда мама (а она дружила с Александром Львовичем, он часто бывал в музыкальной школе, где она работала) познакомила меня с высоким светлоглазым человеком с характерным орлиным носом, человеком живым, темпераментным, светло улыбавшимся, легко приходившим в свое светоносное состояние. Для него была характерна быстрая реакция, импульсивность. Он мне сразу понравился.
Так вышло, что я попала к нему в дом, в старую квартиру на Серпуховке. Хорошо помню его маму, Фриду Самойловну, с таким же орлиным профилем, только глаза у нее были черные, горящие, живые. Я стала у него бывать, неоднократно ему играла. Александр Львович не то что бы занимался, но влиял на мое сознание, говорил интересные вещи. Он увлекался магнитофонными записями. В доме имелась большая фонотека, и благодаря ей мой мир расширился. Раньше я узнавала музыку, только играя в 4 руки, слушая концерты, записи по радио. А здесь мне вдруг представилась возможность слушать новое, неизвестное.
На IV курсе консерватории я готовилась к конкурсу в Праге, а мой учитель Г. Г. Нейгауз уехал на гастроли. Я пришла к Александру Львовичу сыграть конкурсную программу. Он со мной позанимался очень интересно, эффективно. На конкурсе я получила II премию и звание лауреата.
Теплота наших отношений с годами усиливалась. А. Л. Иохелес специально пришел на мой выпускной экзамен, был очень мной доволен, сказал много полезного, важного. В его добром доме я впервые слушала целиком «Страсти по Матфею» И. С. Баха, читая Евангелие. Помню незабываемое впечатление от «Тристана и Изольды». В консерватории мы «сдавали» по музыкальной литературе лейтмотивы, а здесь я услышала всего «Тристана»! Во втором часу ночи мы с мужем ехали домой по летней Москве, совершенно потрясённые, ошеломленные, околдованные этой музыкой.
С ним всё слушалось иначе. Это были не просто прослушивания. Александр Львович был музыкальным гидом, который много знал и рассказывал об этих сочинениях, комментируя записи, хорошо им изученные, знакомые до мельчайших подробностей.
В 1953 году наступил критический период в моей жизни. Я закончила аспирантуру, но меня никуда не приглашали работать, несмотря на мое лауреатство (а лауреатов тогда было совсем немного). Оторванная от реальной жизни, я совершенно не думала о своей профессиональной судьбе. У меня не было никаких «тылов». И вот Александр Львович предложил мне стать его ассистентом. Это предложение было для меня большой честью и очень меня обрадовало.
С 1954 года я стала штатной ассистенткой профессора А. Л. Иохелеса в Институте имени Гнесиных. В моем формировании как музыканта благодаря общению с Александром Львовичем соединились две школы — Нейгауза и Игумнова. Педагогическому мастерству меня научил именно А. Л. Иохелес. Конечно, не прошли даром 8 лет общения с Г.Г. Нейгаузом. Я наблюдала, как преподает мой учитель, это отложилось в моем сознании. Но именно А. Л. Иохелеса я ощущаю своим наставником в области педагогики.
Я помню конкретные примеры. В самом начале он мне сказал: «Вера, никогда не бойтесь нот, не бойтесь играть в классе с листа незнакомую музыку. Постоянно общайтесь с роялем. У Вас не должно быть страха, что Вы чего-то не знаете. Открывайте ноты и смело играйте. Все равно это даёт студенту очень много». То, что с самого начала был преодолен этот барьер, сыграло огромную роль в дальнейшем. Раскованность в отношении нотного текста с этого момента осталась навсегда.
Придя в Гнесинку, я попала не в чужой мир, а к человеку, которого уважала и очень любила. Мне нравилось сидеть у него в классе. Я восхищалась и его умением сразу играть любой аккомпанемент на высочайшем уровне. Он великолепно читал с листа.
Александр Львович был настоящий кладезь знаний и музыкальной культуры. Его эрудиция навсегда осталась для меня эталоном. Он знал практически всё, и этого ему всегда казалось мало, его сжигала постоянная страсть узнавать еще и еще. Жажда знаний оставалась в нем до последнего дня. Даже смерть его произошла в тот момент, когда он ехал на занятия в институт. Его жизнь оборвалась на полном вдохе. Манера Александра Львовича жить жадно была чертой, очень для меня дорогой. Он учил неравнодушию.
У каждого есть свои недостатки, и у него они тоже были. Он легко раздражался, в нём была детская вспыльчивость, иногда неуправляемость. Но в нём жила одна замечательная черта — неравнодушие ко всему: к обществу, к судьбе культуры, к судьбе ученика. В этом был источник его молодости. Он был молодым до последнего момента. На всё он реагировал свежо, остро и очень быстро.
В его классе я скоро получила как бы собственную епархию. Он, видимо, сразу уловил (и в этом тоже его огромное достоинство) мое стремление к самостоятельности. Епархия, которую выделил мне Александр Львович, состояла из трех студенток. С ними мой профессор предоставил меня самой себе. Он мне сказал: «Я их прослушаю перед зачётом, когда Вы скажете, что они готовы». После 2‑х месяцев работы, уезжая на гастроли, он поручил мне класс, и при этом очень бережно предупредил о том, у кого из учеников какой характер. В его классе были свои звезды с амбициями. Для них я — лишь молодая девчонка 24 лет. Они, конечно же, все называли меня на «ты».
К концу моего первого года работы в классе А. Л. Иохелеса он пошел к ректору Ю. В. Муромцеву и сказал: «Моей ассистентке надо дать собственный класс. Она уже не ассистент, она — педагог». Я всю жизнь буду хранить благодарность ему за то, что он так быстро понял, что я уже могла преподавать самостоятельно. Не каждый профессор, распознав это, так себя поведет. Я удивлялась его редкостному благородству, желанию продвинуть вперёд молодого музыканта. Порядочность такого уровня — это редкое и почти совершенно забытое свойство.
Я стала преподавать сама, но моя связь с ним не нарушилась после моего перехода в Консерваторию. Уходить было чрезвычайно трудно. Здесь оставалось всё любимое и обжитое, а в там — неизвестность. Тем более что я расставалась с Александром Львовичем, который был моим старшим другом, опекуном, моим педагогическим отцом.
Потом, когда я уже стала профессором консерватории, у меня иногда бывало чувство какой-то горечи и обиды за него. Я всегда была убеждена, что по своему рангу, по своему таланту он должен был преподавать в консерватории, вернее, консерватория обязана была его пригласить. Музыкант такого уровня украсил бы Московскую консерваторию.
Теперь я виделась с Александром Львовичем реже. Я его навещала, звонила, неоднократно бывала дома, но постепенно судьба меня с ним до какой-то степени развела. И случаи, дарившие мне общение с ним, всегда были радостными. Но судьбе было угодно в последний раз свести нас по печальному случаю. Это было в доме Флиера в годовщину его смерти.
Там появился Александр Львович. Я помню в этот день его удивительные, очень светлые глаза, розоватый свежий цвет лица и никак не предвещавшее беды лицо. А было это накануне его смерти.
Когда весть о его смерти настигла меня на следующий день, я не могу передать, до какой степени это оказалось для меня ошеломляющим ударом. В моей жизни он сыграл очень добрую роль. Она бесценна. Судьба мне его подарила. Так я воспринимаю его по сей день.
Александр Львович все время рос, менялся. Он создал свою школу. Его школу характеризует, прежде всего, очень высокая культура. Это — безупречная культура текста, интерпретации, тонкая педализация, умная аппликатура, своеобразие музыкальных концепций, высочайшая музыкантская культура.
Школы Иохелеса и Нейгауза имеют много общего, но были и существенные отличия. Александр Львович — ученик К. Н. Игумнова. У него было настоящее игумновское прикосновение к клавишам. Он открыл мне многое, что для меня было внове. Например, его манера кантилены, чисто игумновская — не вибрато, а прикосновение длинным пальцем, всей фалангой. До сих пор перед глазами его пальцы, почти отвесно, без усилий прикасающиеся к клавишам. И слышу такой многозначный, как бы летящий в пространстве, прохладный, светящийся звук, который меня восхитил.
Александр Львович обладал конструктивным мышлением. Это — особый режиссёрский талант выстраивать интерпретацию. Я не помню его студентов, которые бы играли бездумно. Он всегда шёл от смысла. Студенты постоянно развивались, росли интеллектуально, понимая, что делают.
Развитие его студентов шло стремительно, объём репертуара был очень большой. Александр Львович умел построить урок, как это мало кто умеет. Уроки были разные. Иногда это был обзор целого, иногда — работа с деталями. Но всегда он говорил то, что необходимо именно этому человеку.
Что такое педагогический талант? Почему про одних мы говорим, что он есть, а про других, даже очень хороших музыкантов — что этого нет? Педагогический талант представляет собой способность сказать ученику те единственно точные слова, которые помогут ему играть лучше. В этом был дар А. Л. Иохелеса. Нужные слова подсказывала ему интуиция. Он никогда не говорил в лоб, а всегда шёл по касательной, подводил к нужному с помощью, казалось бы, мало существенных замечаний. Талантливый педагог — это музыкант, после урока которого сразу наступает улучшение.
Педагогика Александра Львовича была волевой. Внушать — это тоже дар педагогический. И он великолепно показывал. Все эти качества и означают талант педагога. Александра Львовича он был.
В педагогике Александру Львовичу помогала его большая исполнительская деятельность. Он гастролировал много, но баланс между исполнительством и педагогикой всегда соблюдался. Никогда он не уезжал во время сессии, отвечал за своих учеников. Широта его исполнительского репертуара сказывалась, естественно, и в работе с учениками. Как большой исполнитель, он имел право на собственные пристрастия. В тот период, когда я работала с ним, он много играл Листа, Бетховена, современную музыку.
Я думаю, что вначале он был «классическим» учеником Игумнова, играл много романтики. Я помню «Годы странствий» Листа. Затем начался «роман» с ХХ веком, который не прекратился до последнего дня — Стравинский, Пуленк, Онеггер. Когда жил в Грузии, он сдружился с грузинскими композиторами, играл много их произведений. Я хорошо помню превосходные исполнения Баха и Бетховена. Он великолепно играл Шуберта, Скрябина, Прокофьева, современность.
В его сольных программах всегда была идея. Это было и у Нейгауза, и Иохелеса. Ни у того, ни у другого не было бессмысленных сборных программ. Оба тяготели к монографиям. Они составляли основу репертуара. В составлении программ Александра Львовича, «обычно необычных», есть стремление к просветительству, и кроме того, проявляется нестандартность мышления.
Так же он и аккомпанировал, мог, аккомпанируя по клавиру, не следовать ему буквально, играть что-то по партитуре, мысленно вспоминая ее, по-своему переделывать клавир, инструментовать иначе. Он был не только пианистом, сказывалась композиторская жилка.
В личности Александра Львовича есть качества, которых нет больше ни у кого. Стремительность, нетерпение, — он не хотел ждать. Узнавая новое, он проникался этим и стремился скорее его донести, сыграть. Он шел своей дорогой, не всегда легкой, терпеть не мог равнодушия, раздражался всякой казенщиной, никогда не приспосабливался. Такие люди, как Нейгауз и Иохелес, в моменты, когда безопаснее промолчать, чаще всего промолчать не умели и не могли.
Есть мнение, что Александр Львович был суховат. Я с этим не согласна. В нем жила романтика, детская одушевлённость жизнью, которая вообще редко дается людям. Он не был прагматиком. С прагматической точки зрения он совершал ошибки. Человек необыкновенной отзывчивости, горячности, душевного жара — таким он был и в классе. Считать его рациональным — категорически неверно. Его бьющая через край эмоциональность доходила до несдержанности. Он не обладал способностью быть осторожным, был непосредственен.
Для меня было интересно сравнивать двух моих учителей: Генриха Густавовича Нейгауза и Александра Львовича Иохелеса. Генрих Густавович — человек более загадочный, во многом неуловимый. Александр Львович — гораздо простодушнее, яснее. Генрих Густавович был наследником совсем другой, привезенной с Запада культуры. Несмотря на разность, они были очень дружны, их связывали теплые, добрые отношения. Это были разные миры, но соприкасающиеся, их роднила высочайшая культура, которой в наше время осталось уже очень немного.
Я люблю вспоминать его юмор, теплоту, живую манеру откликаться на все. Большой художник ищет истину, маленький стремится к успеху. Для Александра Львовича истина всегда была превыше успеха. Для меня он остался одним из моих самых добрых наставников».
