«Русское» слово Бетховена

Дата публикации: Февраль 2017
«Русское» слово Бетховена

(ИСПОЛНЯЯ «РУССКИЕ КВАРТЕТЫ» ОР. 59)

Музыка начинается тогда, когда исполнитель выходит за пределы общепринятых нотописей. Необходимо переломать запрет — и трансцендировать, прорваться в сферу иномирного, небесного, вышенебесного, превышенебесного звучания. Тогда в музыке сквозь аутентичный нотный текст начинает проступать начало архетипическое.
Штамп — нечто предельно чуждое архетипу: окаменевшая музыка. Музыку надо оживить, для чего выйти из каменной постройки под названием «традиционная фортепианная школа».
Сыграв все симфонии и фортепианные концерты Людвига ван Бетховена, прочитав всю его «мистическую библиотеку», впервые сталкиваюсь с тем, что могу назвать сложной музыкой. «Русские квартеты» все считают сложными, и мне эта музыка далась нелегко. Она настолько трудна для понимания, что пришлось выйти за рамки даже той мистической премудрости, которой владею и которую мне дано облекать в музыкальные транскрипции.
С каждым новым сыгранным произведением великого миннезингера мне приходится рождаться заново. Каждый раз встречаю нового Бетховена! И каждый раз… испытываю растерянность. Меня как мыслителя поражает многообразие его гения и новизна его музыкальной мысли. Глубины неисповедимые!
Нет такой любви на земле — а у него она есть. Нет такой доброты — а она реальна, разлита в чудесных световых спектрах его мистических музыкальных замков. Нет такой чистоты, простоты, а финал Первого фортепианного концерта, или Третий концерт, или некоторые симфонии — простота, проще которой не бывает.
Бетховен — не простой и не сложный, не современный и не устаревший, вне каких-либо категорий. Его музыка не подходит ни под одно определение. Программная или не программная? Современная или устаревшая? Простая или сложная? Органически присущая человеку, его составу, из внутренних замков востребуемая.
Бетховен АРХЕТИПИЧЕН. Работает в сферах универсума, закрытых для настоящего. Глубже и глубже…
Важнейшее гуманистическое откровение о нем заключается в том, что Бетховен ищет источник истинной духовности. Духовность же не связана с расхожими мифологемами или очередными религиозными «башнями из слоновой кости», а заложена в микрокосме, в глубинном универсуме человека.

Подлинный Бетховен — в квартетах!

С прекрасными партнёрами, среди которых есть пианисты мирового уровня, мы переиграли в четыре руки почти всего Бетховена: девять симфоний, двадцать сонат, концерты, увертюры… Но я твердо убеждён: настоящий, подлинный Бетховен — в квартетах!

Квартет — камерное произведение, рассчитанное на исполнение в аристократических салонах. Постоянно действующих публичных ансамблей в то время не было. Аристократы содержали музыкантов за свой счёт и зачастую сами брались за инструмент (например, граф Разумовский был скрипачом, князь Голицын играл на виолончели). В столичных гостиных представляли самую изысканную, самую интеллектуальную музыку.

Симфонии, концерты — для огромных залов, для оркестра и толпы. Квартеты — для домашнего музицирования, для узкого круга, для друзей. Только в них Бетховен мог свободно, без оглядки на возможную реакцию публики, выразить сокровенные идеи и переживания.

«Квартеты Разумовского» — музыкально новый Бетховен. Венский гений открыл для себя новый утопический оазис, иную культуру — и полилась новая музыка…

Прикосновение к архетипу

«Русские» квартеты — что это? «Камаринская»? «Хождение в народ»? Здесь другое: утраченная интеллигенцией и мегаполисами, хранимая в народной душе память о Гиперборее — древней цивилизации, как говорят, 10000 лет назад охватывавшей территорию всей Европы, Россию и даже север Китая… Сквозь всевозможные наслоения времени и пространства Бетховен позволяет дотянуться к солнечному, музыкологически озвученному архетипу непорочного проточеловечества, звучащему во внутренних замках, и раскрыть его.

Позвольте, спросят, о какой Гиперборее речь? Не о той ли, которую ищут любители непознанного, колдуны и контактёры, о которой выпускают профанские книжки для непритязательного читателя? Нисколько! Мы говорим о Гиперборее духовной. О ней хранится мнемоническая память в сокровенном внутреннем, как о цивилизации-праматери, о Золотом веке, где сочетаются в единое вселенское братство всё человечество и пантеоны добрых божеств.

Что за оригинально-русские напевы! В них слышны русская тройка, русская зима… Многие биографы Бетховена поражаются: как мог австрийский композитор посвятить российскому аристократу, пережившему на родине опалу и, по сути, изгнанному Екатериной II,  лучшие три из своих 16 струнных квартетов?! Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо представлять духовную эволюцию автора. Перед нами не просто камерное произведение — но прикосновение к архетипу, который Бетховен открыл для себя как идеал грядущего человечества.

Время написания — 1806–1807. Композитор успел разочароваться в Наполеоне, которого поначалу полагал олицетворением Французской революции. Прежде уповал, что Бонапарт принесёт Европе свободу: разрушая империи, победит рабство… Но после того, как французский «первый консул» провозгласил себя императором — с гневом вычеркнул имя узурпатора из посвящения Третьей симфонии.

На три гениальных «русских» квартета Бетховена вдохновило открытие нового идеала.

«Белоэмигрантская» тоска по небесной России

Граф (позднее князь) Андрей Кириллович Разумовский — один из ближайших друзей композитора, русский посланник в Вене. Известный всей Европе меценат, горячий поклонник Моцарта и личный друг Гайдна, в самом возвышенном смысле любитель музыки, Разумовский блестяще разбирался в исполнительском искусстве, виртуозно владел смычком и часто брался играть партию второй скрипки в своём квартете.

Граф был влюблён в музыку Бетховена, Людвиг симпатизировал ему в ответ. Постепенно отношения переросли в горячую дружбу. Изгнанный из отечества и тоскующий по России, Андрей Кириллович преподнёс Бетховену сборник полных грусти и печали русских песен. Слушая их, беседуя с русским другом о судьбах Европы, Бетховен получает просветление: будущее — за Россией!

Молодой российский посланник полон вольнодумных настроений (в декабре 1825 они выплеснулись восстанием на Сенатской площади). Именно они, а не якобы разгульная петербургская жизнь, стали истинной причиной изгнания графа из России. В беседах с Разумовским Бетховен стал, по сути, первым европейским декабристом. Его «Русские квартеты» — песнь свободолюбия против деспотии, тирании, византийщины. Не очередное посвящение знатному меценату, но голос новой цивилизации, предвосхищающий главную тему Девятой симфонии, которая увенчает всю жизнь Бетховена: «Обнимитесь, миллионы! Вы — братья! Любите друг друга! Будьте полны света!»

Эту весть не следует понимать в банально-политическом ключе, как «провозвестие революций 1848 года» и т. п. Бетховен был не социальным бунтарём, но духовным первопроходцем мессианистической метки. Подобно своим друзьям-аристократам Николаю Голицыну и Андрею Разумовскому, ненавидел террор, несправедливость, деспотизм. Подобно им, желал человеколюбия, равенства, свободы… Но, будучи гениально одарён не только как музыкант, но и как мистик, прозревал принципиально другой миропорядок, органически чуждый веку сему — преображённую вселенную богочеловечества.

Вот и в Разумовском венский классик почувствовал не столько политическое свободомыслие, сколько голос божественной Праматери — Той, от Которой приходят будды, христы, бодхисатвы, пророки и помазанники, провозвестники вселенского братства. Услышал «белоэмигрантскую» тоску русского графа по России небесной. Увидел превечную Россию — и ухватился за её образ как за новый идеал.

Из гиперборейского пакибытия

Да: между Россией и архетипом лежит… тоска. Не стоит русскую тоску понимать натуралистически: широкие поля, скачущая зимняя тройка… Настоящая тоска — по архетипу, общему для русских и немцев, кельтов и китайцев. Его-то и нащупал в русских народных мотивах иноземец Бетховен.

Понять и увидеть подобное можно только издалека. Живя в России, Россию не увидишь. Существует ли она вообще? И да, и нет. Бердяев почувствовал её архетипику, будучи в эмиграции. Гоголь писал свои самые щемящие русские образы именно за границей… Сегодня, так же живя вдали от отечества, отчётливо сознаю: моей России попросту нет в физическом пространстве! Вернуться в неё можно только духом.

Вспоминаю Россию, которую не знал. Помню мельчайшие детали, города, улицы, людей… Всё перешло в прошлое, в порядок грёз. Россия, которую люблю, сейчас только открывается — из своего гиперборейского пакибытия.

Истинно существует та Россия, которую в духе вижу и насаждаю, которую знаю, из которой пришёл. Да, была загублена, но в свой час вернётся — чистая, светлая, рыцарская, благородная, женомироносичная Русь-Любавушка, что поклонялась Отцу любящему да Матери девственной — Макоши, Ладе, Таре. Россия добрых богов, добрых пастырей и добрых людей…

О той, небесной России я плачу. О её приходе молюсь за фортепиано, когда играю «Русские квартеты» Бетховена.

Бетховен «заговорил» по-русски

Бетховен «заговорил» по-русски! В его музыке слышатся Чайковский, Римский-Корсаков, Мусоргский… Весь Глинка с его гимническими распевами словно вышел из Восьмого квартета, в котором середина третьей части — народная тема «Отцу нашему по всей земле Русской — слава, слава!» Не царю-императору слава, а Отцу нашему (т. е. всех добрых людей) — Богу-Отцу богомилов, христоверов, духоборов и калик перехожих, Отцу чистой любви, гиперборейскому Сварогу и Даждьбогу!

Голос исконной Руси, богочеловеческой, китежградской, где другой Христос — живущий не в храмах, а в сердцах; православный, а не правоверный; оригинальный, а не ортодоксальный. Автор «русских квартетов» открывает нам небесную Святую Русь 50-тысячелетней давности, времён величайшей древней цивилизации живых архетипов.
Начало Восьмого квартета — полное отрицание. Всего четыре ноты, но как величественны! Четырьмя звуками Бетховен говорит: прежде, чем принять новое, нужно отвергнуть старое. Надо уметь отрицать даже себя вчерашнего. Дальше — вопрошание и изумительное утешение в конце.

Какая философская глубина! Никто из композиторов так категорично не отрицал этот мир, как Бетховен, но никто и не дерзал входить в другой миропорядок в противовес падшему.

Гиперборея — сплошное солярное объяснение в любви. Ничего кроме любви в действительности нет. Когда любовь чиста и утверждена на непреходящих архетипических столпах, она непрестанна и неколебима. Все тысячелетние земные исторические циклы — не что иное как объяснение в любви всех, проходящих свои лествицы, помазания, дары и страстные пустыни!

Врата духовного миннезанга

«Русские квартеты» не были восприняты в Австрии. О шедеврах говорили: «Неисполняемо, заумно! Подобной музыки не должно существовать!..». Граф Разумовский, обладавший безупречным музыкальным вкусом, утешал многострадального композитора: за его музыкой будущее! Он привёз бетховенские сочинения в Россию. Три более поздних квартета Бетховен посвятил князю Николаю Голицыну, также горячо проповедовавшему его музыку. На князя обрушился шквал восстаний: «Что это за музыка? Откуда она? Сумасшедшая, непонятная, не салонная…». Тот отвечал: «Только такую и надо исполнять! Вот истинно великая музыка!».

Разумовский и Голицын не жалели сил на проповедь музыки Бетховена в российском высшем свете, и их усилия не пропали даром. Россия приняла немецкого менестреля, признала своим! Квартеты исполнялись в салонах Москвы и Петербурга и пользовались успехом, несмотря на сопротивление великосветских «ценителей», которых раздражала глубина бетховенских произведений.

Разумовский и Голицын прозревали в музыке Бетховена не только творение мирового гения, но и начало русской национальной музыкальной культуры. Вслушайтесь в эти созвучия. Сквозь весь 7-й квартет скачет русская тройка — символ мистической, вечной России: три белых коня с колокольчиками, сани с двумя-тремя пассажирами, бескрайние зимние поля… Всё вне времени, вне пространства: поёт, говорит, хороводит — снега, пейзажи… Неописуемо!

Бетховен заново открывает врата русского духовного миннезанга, некогда царившего под гиперборейским небом, но впоследствии вытесненного, запрещённого, оставившего отголоски лишь в народной песне. Здесь, как океан в капле воды, уже запечатлена вся дальнейшая наша музыка: Чайковский, Дунаевский, Шостакович, Свиридов… «Зимние грёзы» Чайковского будут написаны в 1866, 60 лет спустя. Но как схожи темы! Людвиг и Пётр отнюдь не подражают друг другу. Оба равно гениально слышат голос архетипа. Русский дух говорит им — тот самый, древний, источниковый.

Гейлигенштадская голгофа

Не знаю, можно ли играть что-либо после… Жажду, чтобы отечество наше обновилось, родилось заново. Живя в России, я не смог бы так сыграть. И, думаю, никто не может. Вложить в исполнение столько чувств и слез, испытать такие озарения можно лишь страдая от любви в разлуке: бесконечно любя Россию и вынужденно находясь вдали от неё, своей невесты.

В пустыне мира душа несёт крест, но в то же время наполняется блаженством. В ней пробуждается огонь Миннэ — любви пребожественной, какой нет на земле и даже на низших небесах. На неё изливается утешение, которого она не вправе ждать ни от кого и ни от чего, поскольку такой любви просто нет! Но Миннэ вот-вот придёт на землю.
Такова солнечная перспектива, которую мы называем новой Гипербореей. Никаких химер, вражды, рассудочности, подозрительности, мамоны. Чаемое будущее онастоящивается в музыкальных гармониях и обертональных ритмах. Внутренние вибрационные замки озвучивают архетипическую жемчужину, которую раскопал в чистом русском поле страстной Людвиг.

Музыкальные прозрения Бетховена, выраженные в «русских квартетах», не объяснить, не вспомнив о тяжелейшем кризисе, своего рода голгофе, пережитой им в гейлигенштадтский период. Помазанник (в т. ч. музыкальный) рождается только в обстоятельствах «на грани». В безнадёжности, отчаянии, покаянии, мольбе к Небу без надежды быть услышанным… в великом страстном.

С 1795 по 1802 г. глухота прогрессирует. Бетховен теряет слух медленно, что лишь усугубляет страдания. Доктора обольщают ложными надеждами: «Нужно съездить на воды, слух постепенно улучшится…». Наконец, один из врачей говорит откровенно: «Положение безвыходное. К 32 годам вы окончательно оглохнете».

Какой крест для музыканта! Бетховен вступает в полосу смертельного кризиса. Что значит для композитора не слышать свою музыку? Все равно что пианисту отрубить руки или бегуну — ноги. Музыка звучит внутри — и одновременно недоступна для слуха… Зачем тогда писать?

Прежде искал земной любви, хотел жениться. Но кто пойдёт замуж за глухого? Он останется один… Композитор решает покончить с собой. Покупает два пистолета, пишет подробное завещание, оставляет небольшое наследство племяннику Карлу и брату Иоганну. Но вдруг — внезапности перемены удивляются все биографы! — с Бетховеном что-то произошло. Самоубийство не состоялось.

Что способно остановить человека от рокового шага в состоянии крайнего отчаяния, разочарования, одиночества? Друзья? Он никому не открывался, ни с кем не советовался. Музыка, которую писал? Нет… Ответ можно дать только духовный. Голгофа, прохождение по грани смерти всегда разрешается откровением Божества. Бетховена в Гейлигенштадте посетила Миннэ!

Голос царицы архетипов

Адажио из Девятой симфонии запечатлело произошедшее. В начале звучит лебединая песнь страстного гения. Запредельная скорбь, последние слезы. Дыхание скрипок… Какие паузы! Останавливается дыхание. Душа готова уйти. Уже смирилась, уже склонила лебединую головушку…

Каждая великая душа, уходя к свету, уводит за собой всё человечество. Одновременно величайшая радость — и бесконечная скорбь, связанная с утратой.
Финал реквиема. Всё заканчивается. Предстоит последнее движение. Вдруг происходит нечто невообразимое. Гениальный переход из запредельной скорби в блаженство. Солнечная вспышка любви во внутреннем!

Бетховен на грани смерти услышал музыку настолько прекрасную, что она пронзила его сердце. Ему открылась истина. Внезапно просиял светлый коридор к будущей жизни.
Он понял, что будет писать именно так. Никакая глухота не помешает ему творить гениальные шедевры! Ему дарован духовный слух, проницающий иные миры, в которые нет доступа слуху физическому.

В Гейлигенштадте Бетховена спасла от самоубийства не земная женщина, а Небесная Возлюбленная. С Нею он вступил не в земной — в теогамический брак, и Она открыла ему Брачный чертог, куда однажды войдут не двое, а миллионы влюблённых!

Композитор услышал голос Царицы архетипов, гиперборейской Матери человечества, атлантической Alma Mater Dei et Humani, апокалиптической Жены Облечённой в Солнце. Отныне этот голос будет сопровождать его до могилы и ещё тысячу лет после: «Должно оглохнуть этому миру, чтобы начать слышать то, что мир не слышит».

Великая провокация любви! Музыка вышних сфер изливается на Бетховена, стирая зло и сопутствующие ему химеры, терзающие человека: помыслы, родовые программы…

Услышать и пережить подобное можно только под знаком смерти.

Бетховен озарён, он счастлив! О, он пришёл в мир не для того, чтобы, по-деревенски зевая, ежеутренне поправлять чугунные гирьки на часах с кукушкой. Существуют иные часы, отсчитывающие иное время — инобытие и иномирие.

Вся музыка мира отныне живёт внутри него. Зачем оркестры и дирижёры, партеры и галёрки, аплодисменты и поклоны, когда в нем самом целый симфонический оркестр и нескончаемая акустическая зала? Что это? Безумие или проекция великих сфер во внутренний храм?

Композитору открывается превосходство музыки над человеческой речью: запечатлённая в ней сочетающая сила божественной любви Миннэ. Отныне он будет говорить на языке, соединяющем всё человечество!

Вышняя любовь не может носить частный характер. Она требует служения людям — всем без исключения; терпеливого несения креста и агнчьей жертвы. Могу только упасть на колени перед Бетховеном-Орфеем от лица всего человечества неба и земли. Сойдя в преисподнюю глубину страдания, он победил смерть, обретя сияющие печати помазанника Миннэ!

На языке миннэ

Чтобы играть Бетховена, нужно ежедневно проходить тем же путем, каким проходил он: вратами смерти и вратами наивысшей тайны, которая смогла удержать на земле такого страстного человека, как наш гиперборейский миннезингер (впрочем, как и любого другого) и придать высший смысл его бытию: Миннэ, Превышенебесная любовь!

Победить смерть означает пройти смертными вратами… и вернуться полным любви, принеся на землю Миннэ. Победить смерть — выйти из времени и пространства и войти в вечность. Победить смерть — уйти, как бы ни было тяжело, чтобы вернуться победителем!

Помазанник несёт небеса на землю, и за ним идут тысячи.

Человек призван через страдание войти в блаженство и божество. Благодаря им обретается чуткое, сострадательное, рыдающее сердце. Чтобы стать великой душой, нужно много страдать и сострадать. Таков духовный закон.

Невозможно источить Миннэ, не умерев. Если вы говорите о вышней любви, но при этом ведёте сытую комфортабельную жизнь обывателя, ваше искусство — ложь! Постоянно — между этим и тем миром, между Богом и человеком, человеком и Богом! Когда исполнитель способен пребывать в этих диапазонах, тогда звучит настоящий Бетховен, Моцарт, Чайковский… тогда это по-настоящему трогает людей.

Душа человеческая хочет слышать нечто превечное, архетипическое. Ждёт разрешения вопросов, на которые не может найти ответ. В человеческом мире не найдёт, сколько бы ни искала. Человек жаждет получить божественное утешение вне слов и логических формул, которые всегда отдают синхрофазотроном. Утешение на языке Миннэ.

Не потому ли Бетховен так очарован и взволнован, проводя долгие часы в беседах с графом Разумовским? Подробности их бесед навсегда останутся тайной для земных биографов. Но дерзну провести своего рода пророческую реконструкцию, прочесть сокровенные диалоги так, как они запечатлелись в духовном эфире, доступном мистическому зрению.

Потомок казаков-кобзарей, Разумовский рассказывает Бетховену предания о древних старцах-лирниках, о музыкальных радениях христоверов, о разлитой в народной песне бесконечной доброте Небесного Отца и Земли-Матушки. Услышанное ошеломляет композитора.

На одну из встреч Андрей Кириллович приносит русские гусли, то ли некогда подаренные ему крестьянином, то ли чудесным образом сохранившиеся от прадедов… Начинает играть.

Былинные гусли, рассказывал Разумовский, как ни один другой инструмент связаны симпатическими золотыми нитями с вибрационным строем Земли, а значит — с уделами человеческими. Имея особое воздействие на душу человека, меняют его судьбу, исцеляют, преображают. Потому-то белые старцы древнерусские были гуслярами: игрой да песенной импровизацией наставляли о высочайших тайнах, одухотворяли, поднимали расслабленных…

Гусли предполагали таинственное к ним касание, таинственное познание, почитание от таинственного старца. Когда гусляры или миннезингеры собирались воедино, перебирали струны и пели чудесные песни, совершалось таинство радения (радования, рады): человек обретал свой оригинальный прообраз и восхищался на небеса!

Бетховенское фортепиано: музыка в молитве и молитва в музыке

Древние струны звучали увлекательно, однако выглядели архаичными. И Бетховен задумался: как вибрации гиперборейских лирообразных гуслей привнести в наиболее близкий ему инструмент? Можно ли преобразить моцартовское фортепиано таким образом, чтобы воспроизводить изначальные архетипические вибрации божественных миров?

Так родилось аутентичное фортепиано — инструмент не клавишный, как традиционно думают, а скорее струнный. Если поднять верхнюю крышку фортепиано, можно увидеть большие гусли (на пианино вертикальные, на рояле горизонтальные), по струнам которых ударяют молоточки, в свою очередь воспроизводящие вибрации сердца через движение руки.

При аутентичном исполнении вибрации гуслей — соответственно и фортепиано, как инструмента гуслеобразного — бесценны: ограждают и очищают сердце от зла. Бетховенское фортепиано, как никакой другой инструмент, способно ткать музыкальную сферу, одухотворяющую и обоживающую человека!

У слушателей текут слезы. Их души восхищаются в горний мир… Уже не приходится выбирать: молитва или музыка. Не задумываясь отвечаем: музыка! Но аутентично понятая, воспринятая в изначальной архетипической полноте. Музыка в молитве и молитва в музыке!

Целомудренный схимник в фортепианной келье

Бетховен — никакой не «венский классик». Очередное клеймо музыкального раввината! Если думать привычными штампами (революционер, Третья симфония, посвящённая Бонапарту, «Лунная соната», глухота в тридцать, Гейлигенштадтское завещание), — ничего не поймёте в Бетховене!

Гений непреложно восходит к архетипу, затрагивает в соборном «фортепиано» своей многомиллионной аудитории глубочайшие струны, тончайшую слуховую мембрану, предназначенную слышать хоральную симфонию Архетипа архетипов — Миннэ, вышней любви.

Бетховен стучится во врата, в которые никто до него не стучался. Его музыкологический слог открывает другую память: мнемоническую, о невидимом.

Нет ничего важнее духовной жажды! Ничего актуальнее стука в двери, которые ещё никто не открывал! Ничего прекраснее венца первопроходца! Ничего великолепнее удела героя, побеждающего штампы и ложь, готового расстаться с ветхими идеалами вчерашнего дня, которые сегодня превратились в химеры!

Бетховен не ортодокс — скорее, сектант; не предсказатель — катакомбный прозорливец; не просто гениальный музыкант — целомудренный схимник, денно и нощно бдящий в своей фортепианной келье. Свечи здесь всегда зажжены, ибо огонь духовного сердца — неопалимая купина и освещает даже глубины преисподней, неся прометеевский свет в колодцы мрака. Сила возжженной свечи Миннэ во внутреннем храме — непререкаема!

Свеча миннэ во внутреннем храме

Гипербориана великого мистика Бетховена — не только богодухновенные «русские» квартеты, создание нового струнного инструмента или наша тоска по новой земле, Святой Руси человеческого всемирного братства. Это откровение очередной светописи-шифрограммы, очередной ключ к постижению тайны исполнительского мастерства.

Истинная музыка, как действо, связана с расшифровкой таинственных текстов. Некогда они были надиктованы композитору, а сегодня диктуются нам, исполнителям и слушателям превечной музыки.

Пианист — либо священник мелхиседеков, либо буквалист и буквоед. Либо Орфей, либо фарисей. Третьего, увы, не дано. Чтобы раскрывать миннические коды уникальных нотных рун, нужно самому быть «из ряда вон», вне обывательских канонов века сего. Чтобы услышать музыку изнутри, необходимо игнорировать forte, piano, crescendo, diminuendo и пр., равно как суету и обывательство бренного мира. Всякая музыкальная фраза вибрирует динамично, неповторимо, каждый раз впервые! Менестрель не задумывается, громко или тихо. Его заботит только безущербное, доподлинное выражение того, что просится наружу из сердечных замков. Тогда все акценты, длинноты, паузы, повышения или понижения тона возникают естественно, стихийно, сверхсознательно.

Гениальность музыканта заключена не в техническом превосходстве или магическом воздействии на аудиторию, а в касании универсума — единого музыкального мета-инструмента, каждая пылинка которого распылена в сердце человека. Раскрыть сердце слушателя, вызвать слезы, задеть архетипическую струну в замках подсознательного — цель истинных миннезингеров бетховенской помазаннической метки.

Священная музыка задействует внутренний алтарь духовного сердца исполнителя, восхищает в сферы божества, побеждает смерть, страх и плоть. Затрагивает неколебимые универсальные основы бытия. Мгновенно помещает под душ очистительной благодати, поскольку несёт то, чего не дадут никакие усилия, медитации, тибетские ашрамы и астральные выходы: ЛЮБОВЬ, какой нет на земле, всеобъемлющую, насквозь проницающую ДОБРОТУ и зашкаливающее МИЛОСЕРДИЕ.

Может быть, потому бетховенская музыка не принадлежит отдельному времени, одной стране, единственной планете? Великий музыкальный христос пребывает в диалоге со множеством пространственно-временных континуумов. Он, можно сказать, межгалактичен, иномирен, внепространствен. Соразмерен вечности, как его величество Архетип гиперборейской Святой Руси.

* * *

… Музыка пошла, как в открытую форточку, полетела в межгалактические пространства… Моя ностальгия по России — той, небесной, гиперборейской. Слезы умилённой радости и великой скорби о том, чего нет в настоящем. Бесценные хрустальные слезы Бетховена-первопроходца.